— Вы уже получили деньги?
Мартин глядит на него, как на некое весьма удивительное существо.
— Нет, не получил. Я же говорил вам, что получка у меня бывает пятого и двадцатого.
Селестино почесывает затылок.
— Дело в том…
— В чем?
— Видите ли, с сегодняшним вы уже будете должны мне двадцать две песеты.
— Двадцать две песеты? Я их отдам. Я, кажется, всегда расплачивался полностью, когда были деньги.
— Знаю, знаю.
— Так что же? — Мартин слегка морщит лоб и говорит негодующим тоном: — Просто невероятно, что у нас с вами постоянно возникают подобные недоразумения! Как будто нас не объединяет столько общего!
— В самом деле! Словом, простите, я не хотел вас беспокоить, но, знаете, сегодня приходили за налогом.
Мартин горделиво и презрительно вскидывает голову, глаза его впиваются в прыщ, красующийся у Селестино на подбородке.
Он вдруг спрашивает умильным тоном:
— Что это у вас такое?
Селестино смущается.
— Пустяк, прыщик.
Мартин снова сдвигает брови и произносит голосом строгим и звучным:
— Вы что же, намерены обвинить меня в том, что существуют налоги?
— Помилуйте, я этого не говорил!
— Нет, друг мой, вы говорили нечто очень близкое. Разве мало мы с вами беседовали о проблемах распределения богатства и о налоговой системе?
Селестино вспоминает о своем наставнике и говорит с горечью:
— Но красивыми словами я же не могу уплатить налог!
— И это вас тревожит, лицемер вы этакий?
Мартин пристально глядит на Селестино, губы его кривит усмешка, в которой гадливость сочетается с состраданием.
— И вы еще читаете Ницше? Не много же вы из него усвоили. Да вы просто гнусный мелкий буржуа!
— Марко!
Мартин рычит, как лев.
— Да кричите, зовите, сюда ваших друзей полицейских!
— Полицейские мне не друзья!
— Можете меня избить, мне на это наплевать! У меня нет денег. Понимаете — нет денег! И ничего в этом нет позорного!
Мартин поднимается и идет к дверям походкой победителя. У порога он оборачивается.
— И нечего вам хныкать, почтеннейший коммерсант! Как только я получу эти несчастные дуро, я вам их принесу, чтобы вы заплатили налог и успокоились. Подумаешь, совесть его замучила! А этот кофе запишите на мой счет и девайте его куда хотите! Я его пить не желаю.
Селестино опешил, он не знает, что делать. Он готов запустить нахалу сифоном в голову, но вовремя спохватывается: «Способность предаваться слепой ярости — признак того, что человек недалеко ушел от животного». Селестино убирает свою любимую книгу с бутылок и прячет в ящик. Да, бывают дни, когда твой ангел-хранитель поворачивается к тебе спиной и даже Ницше как будто переходит на противоположную сторону улицы.
Пабло попросил вызвать такси.
— Еще рано куда-либо ехать. Если хочешь, можем посидеть в кино, чтобы убить время.
— Как ты хочешь, Пабло. Главное, чтобы мы сидели совсем-совсем рядышком.
Таксист явился. После войны они почти все почему-то перестали носить фуражки.
— Такси ждет, сеньор.
— Благодарю. Пошли, малышка?
Пабло подает Лаурите пальто. Они садятся в машину, Лаурита шепчет:
— Вот жулье! Ты только взгляни, когда будем проезжать мимо фонаря: у него на счетчике уже шесть песет.
На углу улицы О'Донелла Мартин сталкивается с Пако.
В тот миг, когда до его слуха доносится «Привет!», он думает: «Да, Байрон прав: если у меня будет сын, я для него выберу профессию самую прозаическую — либо адвокат, либо морской разбойник».
Пако кладет ему руку на плечо.
— Ишь ты, даже запыхался. Почему меня не подождал?
У Мартина вид лунатика, он как будто бредит.
— Еще немного, и я бы его убил! Вот свинья!
— Кто?
— Да тот, хозяин бара.
— Хозяин бара? Бедняга он! Что он тебе сделал?
— Стал напоминать о деньгах. Он отлично знает, когда у меня есть деньги, я всегда плачу!
— Ну, дорогой мой, ему, видно, приспичило!
— Да, чтоб налог платить. Все они хороши. Мартин опускает глаза и тихо говорит:
— Меня сегодня из одного кафе взашей вытолкали.
— Что, побили?
— Нет, не побили, но близко к тому. Ах, Пако, я уже сыт по горло!
— Ладно, не расстраивайся, береги нервы. Куда идешь?
— Спать.
— Это самое лучшее. Хочешь, завтра встретимся?
— Как хочешь. Передашь через Фило, где ты будешь. Я к ней загляну.
— Ладно.
— Вот книга, которую ты просил. А писчей бумаги принес?
— Нет, не удалось достать. Может, завтра раздобуду.
Сеньорита Эльвира ворочается в постели, она расстроена — можно подумать, что ей не спится после чересчур роскошного ужина. Но нет, ей вспомнилось детство и позорный столб в Вильялоне — это воспоминание иногда мучает ее. Чтобы от него отделаться, сеньорита Эльвира принимается читать «Верую», пока не заснет; бывают ночи, когда это воспоминание так неотвязно, что приходится повторять «Верую» по сто пятьдесят-двести раз.
Мартин ночует у своего друга Пабло Алонсо на тахте в гардеробной. У него есть ключ от квартиры, и в уплату за гостеприимство он должен выполнять всего три условия: никогда не просить денег, никого не приводить в квартиру и уходить в полдесятого утра до одиннадцати вечера. Случай болезни не
предусмотрен.
Утром, уходя из квартиры Алонсо, Мартин отправляется на почтамт или в Испанский банк — там тепло, можно писать стихи, делая вид, будто заполняешь телеграфные бланки или приходно-расходные квитанции.
Когда Алонсо дает Мартину пиджак поприличней — а он перестает их носить почти новыми, — Мартин Марко осмеливается сунуться в холл ресторана «Палас» в послеобеденные часы. Не то чтобы его привлекала роскошь, отнюдь, просто он стремится изучать разные сферы общества.
«Как-никак жизненный опыт», — думает он.
Дон Леонсио Маэстре, усевшись на чемоданчик, закурил сигарету. Он счастлив необычайно, напевает про себя«Lа donna ё mobile», но с другими словами. В молодости дон Леонсио Маэстре как-то получил первый приз — живой цветок — на поэтических состязаниях, которые устраивались на острове Менорке, его родине.
Слова песенки, которую напевает дон Леонсио, разумеется, сложены в честь сеньориты Эльвиры.
