– А как же я?! – прошептала она.
Марти подошел к ней, отвел в сторону.
– Послушай, Конни, ты еще ребенок. Возвращайся домой и заканчивай учебу, помирись со своей семьей. Я еще не готов к долгим обязательствам, не готов себя связать. Продолжай писать песни, рассылай их продюсерам. Но я ухожу и попробую петь один.
* * *
Дорога домой была долгой и изнурительной. Все никак не могли оправиться от предательства Марти. Выхлопная труба отвалилась окончательно, и они с трудом наскребли денег, чтобы им как-то ее прикрутили. Они сшибали яблоки, делили черный хлеб и воду. От голода все постоянно цапались. Лорни несколько раз пытался подкатить к Конни, но она не приняла его.
Какую же глупость она совершила спьяну, да еще с кем! Ну и угораздило же ее!.. «Видеть его не могу. Просто подвернулась гавань на время шторма. Но в итоге сделала себе же хуже. Теперь остается только вернуться домой и постараться все исправить…»
Все изменилось. Она словно извалялась в грязи и терзалась теперь угрызениями совести. Получается, Марти давно планировал свой уход! Вот почему он был так холоден, отдалился от нее, проводил столько времени с Евой. Неудивительно, что ей казалось, будто что-то не так. Лето любви подошло к концу.
Она стояла на пароме, свесившись через перила и глядя на воду, пытаясь вдыхать морской воздух и понимая, что все прошло, и сами собой сложились слова:
Чемодан самых смелых надежд
Сбросил ты с моих синих небес,
Вон, блестят – если хочешь, бери,
Ну а мне не поднять этот вес.
В чем провинность моя? Вот беда:
Как довериться снова тебе?
Ведь любовь для тебя – ерунда,
Как круги от дождя на воде.
И автобус последний ушел,
Остановка в тумане и мгле,
Лишь осколки разбитых надежд
Под ногами звенят на земле
[48]
.
Сквозь слезы Конни нашарила в рюкзаке блокнот – наставления Марти Гормана не прошли для нее даром! «Никогда не выбрасывай хорошие строчки, если они пришли к тебе…»
Конни меряет шагами зал аэропорта и поглядывает на часы. Ну что там с этим самолетом? Где же он? Она так старалась все объяснить в своих письмах, припоминала все подробности давних событий…
Наверное, для остальных людей цветами шестидесятых стали оранжевый, зеленый и фиолетовый, черный и белый, геометрические правильные полоски и спирали. Но когда Конни вспоминает то время, она видит только серые краски, вытертую джинсу и траурные тона. Говорят, что, если ты ясно помнишь свои студенческие годы в шестидесятые – перебираешь их за чашечкой кофе… – значит, тебя там не было… Считается, что секс, наркотики и рок-н-ролл начались в 1963-м. Конечно, это неправда.
Она попробовала все: секс, «алые сердечки»
[49]
. Сквозь слезы, боль и горе слушала первые альбомы «Битлз». Она помнит каждый месяц той жизни так, словно это было вчера.
Трудно расти, когда рядом нет материнской любви, которая направляет тебя, подсказывает путь.
Ей оставалось только вернуться автостопом в Гримблтон, виновато опустив уши и поджав хвост.
Когда она показалась в холле пансиона Уэйверли со своими вещами, в лицо ей дохнуло холодом. Комната ее была сдана, и ее отправили жить к бабуле в качестве сиделки. За всякое восстание приходится расплачиваться.
– Думаешь, ты можешь вот так запросто вплыть сюда белым лебедем и начать все с того же места? Вот так запросто вернуться в школу? Ты запятнала себя тем, что не явилась на экзамены, нам пришлось заплатить за тебя штраф. Отправляйся теперь в технический колледж, и вот тебе работа, – последнее слово, как всегда, осталось за бабулей.
В сердце всегда оставалась эта пустота, которую так остро хотелось заполнить. Сначала, когда умерла мама, а потом… Но что бы она ни делала, эта рана никогда не затягивалась… Да и как ей было затянуться, если лето первой любви закончилось и началась зима непрерывной боли?
Глава семнадцатая
23 ноября 1963-го
– Говорят, наша беглянка вернулась домой, но получила от ворот поворот, эта Сьюзан не осталась в долгу… Ну и правильно. Девчонка теперь живет у Эсмы, хоть пользу приносит, – трещала Айви, наблюдая, как сын прихорашивается перед зеркалом. – Смотрю, у тебя опять новая рубашка! Невилл, нам придется купить дополнительный шкаф, столько нарядов сюда уже не помещается! – Она внимательно на него посмотрела. – Черно-белые полоски?.. По-моему, резковато… Ты похож на какого-то афериста. Танцевать идешь? Или куда-нибудь с Тревором?
– Не знаю пока, посмотрим, – осторожно ответил Невилл. Мать постоянно что-то вынюхивает, все просит пригласить Тревора к ним в дом. Нет уж, не дождется.
– Говорят, он вырос в муниципальном районе и потому несколько грубоват. А что с Бэзилом? Мне казалось, вы так дружны с ним! Мне он нравился. Его отец дантист.
– Бэзил переехал в Манчестер.
– А, нашел подружку?
– Что-то вроде того, – согласился Невилл. Ну не говорить же матери, что Бэзил живет в Дидсбери с мужиком вдвое старше его, этакий пожилой красавчик, прежде играл в оркестре Халле.
– Я была бы рада, если бы ты приглашал к нам друзей. Мне бы тоже хотелось с ними познакомиться, – повторила она.
Ну да, не столько познакомиться, сколько проинспектировать. Да она бросит один взгляд на Тревора и тут же заключит, что он слишком неотесан, грубо разговаривает и недостаточно хорош, чтобы дружить с ее драгоценным сынулей. Бог знает, что она подумала бы, узнай она об их истинных отношениях!
– Мы с Тревором думаем отправиться куда-нибудь подальше от дома, – солгал он. – Может, сходим в китайское кафе, а потом съездим в Манчестер.
– Заправь машину тогда. Я не собираюсь платить за твои разъезды. И Тревор пусть оплатит половину расходов. А то катается на халяву с тобой.
– Ой, не будь брюзгой. Он же еще свою мать должен поддерживать, она вдова.
– Ах, ну да, на зарплату штукатура, как я понимаю. Никак не пойму, что у вас с ним может быть общего, кроме театра.
Страшно представить, в какую ярость она бы пришла, если б узнала, чем они занимаются после репетиций. Тревор полностью разделял его страсть, он оказался лучшим его любовником – яростным, безудержным. Иногда они едва удерживались от того, чтобы не наброситься друг на друга на людях. Разве мать сможет это понять? Отец теперь почти все время живет с Ширли, а мама каждый вечер проводит перед телевизором и только толстеет. Ему было бы жаль ее, но этим чувствам мешало раздражение, вызванное ее любопытством.
