Как я все это обожала!
Пале принадлежал герцогу Орлеанскому. Я никогда не встречала его, поскольку он жил где-то высоко над этим шумным карнавалом, но все знали, что это самый богатый и коварный человек во Франции.
Я пришла туда в надежде заработать. Больше деваться было некуда. Накануне я провалила прослушивание в «Комеди Франсез» и в «Гранд-Опера». До того я пыталась прибиться к пяти уличным труппам, но даже они меня не приняли, хотя я была готова играть служанок. При том, что я легко справилась бы и с первыми ролями. Но я простушка, а не красавица, и мои таланты никого не интересовали.
Я как раз собиралась уходить и тут заметила, что сестра стоит у треснутого зеркала и любуется собой. Она думала, что никто ее не видит, но от меня не ускользнуло, как она вытащила что-то из кармана и запихнула в рот.
Это был кекс! Жирная свинья уминала кексы, когда остальные давились похлебкой из кошатины. Она отщипнула еще кусочек. Мой брат Эмиль тоже это заметил. Он потянул к ней ручонку, но Бетт его оттолкнула. Он заплакал, и моя измученная мать, не разобравшись, отвесила ему оплеуху.
Я посмотрела на Эмиля, который рыдал от голода, потом на мать, которая рыдала, потому что не могла прокормить детей, а затем подошла к Бетт. И вывернула ее карман. На пол шлепнулся большой кусок кекса.
Я закричала:
— Смотрите! Она жрет и ни с кем не делится!
— Крыса! — зашипела Бетт. — Ты еще пожалеешь, что открыла рот!
Отец и дядя продолжали спорить о своем и ничего не слышали. Зато слышали все остальные. Бабушка подняла взгляд от своей похлебки, тетка оторвалась от шитья.
Мать аж побелела. Она подняла с пола кекс и спросила:
— Девочка моя, где ты это взяла?
Бетт покраснела и ответила:
— У Клода.
Клод был на побегушках у повара одной знатной семьи. Неуклюжий засранец, которому Бетт вечно строила глазки.
— Значит, Бетт жиреет на подачках от Клода! — бушевала я.
— Молчи, глупая, — сказала бабушка. — Тут дело не в его подачках.
— Он должен жениться на тебе! — закричала мать. — Я его за уши притащу к алтарю, если понадобится!
Бетт разревелась:
— Он не может сейчас жениться!
— Почему? У него что, еще и другая? А ну отвечай, потаскушка ты эдакая!
— Нет, мама, нет! Ему остался еще год, и тогда он сможет выкупиться. Он клянется, что женится на мне, как только будет свободен. В тот же день прямо и женится!
— Какой позор, Бетт, — вздохнула мать. — Ты с брюхом, а мужа-то нет. Как мы будем смотреть в глаза соседям? И как прокормить лишний рот?
Бетт рыдая подбежала к бабушке и уткнулась головой ей в колени. Когда они с матерью наконец затихли, стало слышно отца.
— Ну, допустим, я сделаю этих чертовых пердящих кукол, — кричал отец, — и что, Рене? Какой с того прок, если никто не придет на них смотреть! А хоть бы и пришли, хоть бы мы даже зарабатывали тысячу ливров в день, на них все одно не купишь хлеба! Весь Париж голодает, пока они в своем Версале кушают пирожные!
Бетт подняла голову и вытерла нос рукавом.
— Пирожные? — переспросила она. — В Версале пирожные? Так давайте туда пойдем и тоже будем их кушать.
Сестрица ошиблась насчет Клода. Он так на ней и не женился. И насчет Версаля тоже ошиблась. Пирожных ей досталось не так уж много.
А вот насчет меня она оказалась права.
Я тысячу раз пожалела, что открыла тогда рот.
Я гадаю, что заставило ее пожалеть, и тут чувствую подступающий страх — тот самый, охвативший меня, когда я только начала читать дневник. Я больше не хочу знать ответ.
Не хочу знать, о чем пожалела эта незнакомка. И почему она решила, что скоро умрет. И как гитара попала в катакомбы — это бескрайнее кладбище под Парижем. Потому что, в чем бы ни заключалась правда, она будет ужасна, а я в кои-то веки неплохо держусь. Не ссорюсь с отцом, занимаюсь учебой. Таблетки не дают тоске овладеть мною целиком. Я хочу, чтобы так было и дальше.
Желудок снова болезненно урчит. Надо что-то съесть. Последний раз я проглотила блинчик с сыром и ветчиной, и это было вчера вечером, по дороге сюда. Я закрываю дневник и убираю его обратно в футляр. На этот раз — насовсем. Расскажу о нем Джи, когда тот вернется. И о миниатюре. Пусть сам с ними разбирается.
Я накидываю куртку и хватаю рюкзак. Сбегаю по-быстрому перекушу, а потом вернусь и продолжу читать про Малербо. До воскресенья я еще кучу всего должна успеть.
Не хочу больше грустных историй. Во всяком случае, не сегодня.
Мне надо попасть на самолет.
21
После десятиминутной пробежки я оказываюсь у продуктового на рю Фобур-Сент-Антуан и только на пороге вспоминаю, что у меня нет наличных — вчера я пару раз снимала деньги с карточки, но все потратила. Приходится топать еще несколько кварталов до банкомата. И вот я стою, жду денег, а на экране появляется сообщение, что доступ к счету заблокирован. Я решаю, что ошиблась с пин-кодом, и пробую снова — результат тот же.
Забрав карточку из банкомата, я звоню отцу. Он не подходит. Ну разумеется. Он-то не голодный. Пьет небось чай с президентом. Я набираю другой номер. Международная линия потрескивает, потом в трубке раздается:
— Минна Дайсон. Слушаю вас.
— Привет, Минна.
Проходит несколько секунд, пока на том конце силятся узнать мой голос, и наконец я слышу:
— Анди? Это ты?
— Я. Короче, такое дело… у меня тут карточка не работает. Она привязана к отцовскому счету. Я хотела купить еды, а денег снять не могу.
— Все правильно, я заблокировала доступ, — отвечает Минна. — Вчера дважды снимали деньги. Первый раз — сто евро, второй раз — двести. Мне позвонили из банка. Я думала, что карточку украли.
— Это была я. Мне понадобилось кое-что купить.
— За триста евро?.. — удивляется Минна. — Это же куча денег, Анди. Нельзя спускать по триста евро каждый раз, как тебе приспичит.
— Ты теперь главный бухгалтер, что ли?
Молчание. Затем:
— Попроси у отца, чтобы он дал тебе наличных.
— Он не подходит к телефону.
— Тогда не знаю, чем тебе помочь. Наверняка после вчерашнего шопинг-тура у тебя осталась какая-нибудь мелочь. Купи себе бутерброд. — На линии что-то хрипит, потом я слышу: — Извини, я сейчас в лаборатории, у меня работа.
— Минна, постой! Я, между прочим, есть хочу! — кричу я в трубку.
Но она уже отключилась. Поверить не могу. Я так голодна, что меня трясет. Засовываю телефон в карман куртки и пальцами нащупываю какой-то предмет. Достаю — на ладони поблескивает монетка, которую мне бросил вчера старик на набережной. Я и забыла. Но она меня не спасет, на одно евро даже полсэндвича не купишь.
