– Все время твержу ей: «Ты никто, и звать тебя никак». А она только глазами полыхнет, Матвейку чмокнет, и до свидания, до следующего воскресенья. А он у окошка встанет и все маму высматривает.
Я испытываю сочувствие к Матвейке – он вполне симпатичный малец – и, конечно, не могу удержаться от хвастовства. Выкладываю все про английский контракт и испытываю настоящий кайф, когда Алла говорит о том, как мне повезло с дочерью. Хочу намекнуть на то, что воспитывать надо было, а не списывать баловство на переходный возраст, но молчу. Какое мне дело до Динкиного воспитания? У меня-то все хорошо.
Аленка улетает, Анечка растет и о маме не спрашивает. Я зову ее к скайпу, кричу:
– Мама звонит!
А она продолжает рассматривать картинки в книжке.
– Подожди, – говорю дочери. – Сейчас я ее приведу. Посмотришь, как она выросла.
– Не надо, – Аленка совершенно не расстраивается. – Я хотела с тобой поговорить. Что ты скажешь, если я не приеду в этом году в отпуск?
– Не приедешь? – Я теряюсь. – А почему? Не отпускают?
– Ну не то чтобы… – Аленка замялась. Я жду продолжения. – Есть отличная возможность слетать на Гавайи практически бесплатно.
– А как же ребенок?! – возмущаюсь я.
– Ну, мам! – кривит губы Аленка. – Ладно, мне надо бежать.
На Гавайи ее приглашает какой-то коллега. Такой же молодой и перспективный, как она. Канадец. Из хорошей семьи. Почти аристократ. Мы входим в положение. Даже радуемся. Аленке надо устраивать личную жизнь, да и Анечке нужен папа. На аспиранта рассчитывать не приходится. Он исчез из нашей жизни вместе со складскими деликатесами.
Аленка возвращается из отпуска с бронзовым загаром на теле и золотым колечком на безымянном пальце. Мы собираемся на свадьбу.
– Только без Анечки, – заявляет дочь.
– Как?! – немеем мы от гнева.
Выясняется, что о наличии Анечки канадец пока ни сном ни духом, так что со знакомством придется повременить. Мы остаемся в Москве, а Аленка плетет мужу что-то о том, что ужасное английское консульство не дает родителям виз. Знакомимся с Полом по скайпу. Вернее, знакомлюсь я – муж гуляет с Анечкой, чтобы она ненароком не завопила «Мама!», глядя в экран. Пол симпатичный и обходительный, по-русски не понимает ни слова. Я пеняю Аленке на то, что обманывать мужа нехорошо, и вообще, было бы неплохо сначала удостовериться в том, что твой избранник готов принять ребенка, а потом уже идти к алтарю. Она говорит, что сама разберется, и мы довольно прохладно прощаемся. Я спускаюсь во двор. Муж читает газету, Анечка качается на качелях. Здесь же Алла с Матвейкой. У Аллы круги под глазами и скорбные складки у рта.
– Мама умерла, – сообщает она в ответ на мой вопросительный взгляд. – Схоронили на той неделе.
Я приношу соболезнования, Алла кивает и интересуется:
– Как Аленка?
– Замуж вышла.
– Там? – У Аллы округляются глаза, я кивком подтверждаю догадки. – Англичанин? – Алла закатывает глаза, намекая на Аленкино везение. Как же, везение! Если бы не ее светлая голова, не было бы ни диплома, ни работы, ни свадьбы. При чем тут везение?! Наконец отвечаю:
– Канадец.
– Поздравляю, – Алла пытается казаться искренней. – Теперь уедете, жизнь увидите нормальную.
Не замечая моего недоумения (нас пока еще никто не приглашал), она продолжает:
– А Динке как не везло, так и не везет. Она ж у меня тоже с одним познакомилась, и тоже не местным, – Алла хихикнула, – с украинцем. Водителем к ее работодателям устроился, вот и сладилось у них.
– С водителем? – опешила я и начала было: – А как же…
– Любовь, – отрезала Алла. – Против этого не попрешь.
– Ну да, – согласилась я и посмотрела на Анечку – результат нашего пиетета перед возвышенным и прекрасным.
– В общем, дело к свадьбе шло, а потом она его с Матвейкой познакомила, и разладилось все.
– Почему?
– Сказал, что живет сынок у мамаши, пусть и живет, а они, мол, с Динкой других настругают, родных. Та ему и ответила, что у нее родней не бывает, и все: от ворот поворот. Мне кажется, зря она так. Мужиков-то все равно на всех не хватит, а этот вроде уже тепленький, к ЗАГСу готовый, надо было брать, пока не передумал, а уж потом гнуть свою линию. Но она уперлась: «Любишь меня – люби Матвейку». Ну не дура ли?
Я промолчала. Позвала Анечку, взяла под руку мужа и повела их домой. Пыталась радоваться и говорила себе, что не в пример Дине наша Аленка – настоящая умница: знает, как дело обстряпать и не прогадать. Но радость выходила какой-то тусклой и невыразительной, а все оттого, что гадкий внутренний голос подсказывал мне, что Дина – далеко не дура.
Аленка ждет ребенка. Сообщила канадцу про Анечку. Он писает кипятком и кричит в камеру, что Mum & Dad должны срочно come. Мы едем. Пол – само гостеприимство. Возит в Мадам Тюссо, Бэкингем Пэлэс и Аквариум, делает Анечке козу и играет с мужем в шахматы, то и дело повторяя Аленке, что dad – просто cool
[27]
. Нам новый зять тоже нравится. Особенно по сравнению со старым. Тот от ребенка отказался, этот принял: раскладывает перед нами буклеты частных школ и предлагает выбрать лучшую для Анечки. Я отмахиваюсь: какая школа? Ей всего четыре.
Я не права. Оказывается, по английским меркам, мы уже опоздали. В Лондоне детей отправляют в школу как раз в четырехлетнем возрасте, а Анечке летом будет пять. Так что мы можем ехать, а «Ann stays» (остается, в смысле). Мы все остаемся. Анечка в Лондоне, муж в эйфории (в нашей квартире снова воцарится мир и покой без плача, воплей и хныканья), я – с разбитым сердцем.
После нескольких лет жизни по строгому расписанию (у Анечки был режим, нарушение которого я считала кощунством) я внезапно оказалась предоставленной самой себе. Какое-то время, вдохновленная блаженной улыбкой мужа, я честно пыталась расслабиться и начать получать удовольствие. Я действительно начала: недельку вставала к полудню, не спеша пила кофе, наряжалась часа два и бродила по музеям, галереям и магазинам, не уставая повторять, что я счастлива до поросячьего визга. Визжать действительно хотелось. От скуки. В общем, удовольствие испарилось и не начавшись.
– Ты же мечтала выйти на пенсию. У тебя были желания, планы. – Муж смотрел на меня как на умалишенную и, кажется, подумывал о том, чтобы сдать меня в лапы специалистов.
Я, дабы не заставлять его до конца додумать эту мысль, со всем соглашалась и обещала «еще совсем немного похандрить и встать на путь исправления». Я вдохновенно рассказывала о том, как буду писать картины маслом, вышивать гобелены или сделаю наконец ремонт на кухне. Я накупила красок, ниток и журналов по дизайну и забросила все эти сокровища на антресоли. Вместо жажды творчества мной руководила абсолютная и глубочайшая апатия. Я бесцельно слонялась по квартире и считала не дни, а минуты до летних каникул, когда смогу наконец забрать Анечку на дачу.
