Я нагружаю тарелку для тети Элизы; она самый непривередливый человек из всех, кого я знаю, особенно в том, что касается еды, поэтому я накладываю ей всего понемножку, кроме трайфла — он нетронут и непорочен, как сама невеста, под фатой из разноцветной посыпки, которая уже расползается, превращаясь в радужную мешанину.
Когда я возвращаюсь с тарелкой к тете Элизе и моему отцу, они уже успевают дозаправиться тремя двойными порциями джина каждый, а их супругов — дяди Билла и Банти соответственно — по-прежнему не видно. Я не могу вообразить, как тетя Элиза собирается жонглировать тарелкой, стаканом, сигаретой и моим отцом, поэтому выполняю роль сервировочного столика — держу тарелку, на содержимое которой тетя набрасывается с завидным удовольствием.
— Странные они, родня этой вот Сандры, — говорит она, кивая на ближайшую гостью в пастельном кримплене и откусывая волован с грибной начинкой, которая немедленно разлетается по всей округе. — Как будто у каждой по кочерге в жопе.
Тетя Элиза говорит громко и бодро, не подозревая, что мать невесты, внушительная женщина по имени Беатриса — в ней что-то есть от сороптимистки
[56]
и от борца сумо, — находится в радиусе слышимости. Джордж видит ее приближающийся массивный корпус и прикладывает заметные усилия, чтобы прийти в себя.
— Алле-оп, — говорит он, пытаясь прибегнуть к дипломатии (и терпя сокрушительную неудачу). — Теща идет.
Из этого положения Джорджа спасает Тед, настойчиво сигналя ему от двери. Я подбираю с пола распавшиеся останки волована, извиняюсь и ухожу. В животе раздаются угрожающие звуки, так что я направляюсь обратно к столу. Я едва успеваю удивиться, что куда-то исчезли все гости мужского пола, — я не вижу вокруг ни одного мужчины, хотя очень маловероятно, что за последние пять минут началась война, — но тут сталкиваюсь с заплаканной Люси-Вайдой; почти вся краска с очень сильно накрашенных глаз у нее уже стекла на щеки. Она шумно сопит и вытирает лицо фиолетовым боа из перьев, которым у нее задрапирована шея.
— От Бибы, — трагически вздыхает она.
— Наверно, лучше салфеткой. — Я увожу ее прочь из людного центра зала на тонконогие стулья позади стола, на котором высится свадебный торт.
Кроме торта, стол украшен букетом невесты, букетиками подружек невесты и различными талисманами в виде черных кошек, серебряных подков и пучков белого вереска. Свадебный торт Сандры — жалкий холмик из двух слоев. У меня на свадьбе будет выситься пятислойный Монблан рельефного сахарного снега из кондитерской Терри.
Мы сидим, подпирая стену, в бальном зале, смотрим, как прохаживаются парадом остальные гости, и шепчемся, обмениваясь тайнами. Тайна Люси-Вайды оказывается не очень приятной (это еще слабо сказано).
— Я залетела, вот чё, — выпаливает она, глядя невидящими глазами на свадебный торт, который у меня на глазах растет и приобретает символическое значение: по мере того как Люси-Вайда продолжает свой рассказ, становится ясно, что ей не дождаться сладостного завершения из марципана и глазури. — А он, конеш, оказался женатый, как же еще, — продолжает она.
Страсть и обида все еще горят в глазах с потеками макияжа. Люси-Вайда тяжело вздыхает и обмякает на неудобном стуле. Она очень бледна, а губы бескровные, как у голодного вампира. Может, ее и в самом деле назвали в честь Люси Харкер. Впрочем, может быть, это у нее макияж такой, под бледность. Или это из-за ее положения. Она глядит себе на живот и качает головой, словно не веря своим глазам.
— А я теперь с кузовком! — И через несколько минут сосредоточенных размышлений добавляет: — Папка меня убьет.
— Не расстраивайся, — утешаю я. — Бывает хуже.
Мы старательно морщим лбы и ломаем головы, но так и не придумываем, что может быть хуже.
— Ты ведь не поедешь в Клактон? — спрашиваю я, слишком хорошо помня, что было с Патрицией.
— В Клактон? — непонимающе переспрашивает Люси-Вайда.
— В дом матери и ребенка, чтобы отдать его на усыновление. Как Патриция.
Люси-Вайда обхватывает живот руками и яростно говорит:
— Не дождутся!
Я ощущаю легкий укол зависти к ее нерожденному ребенку. Впрочем, возможно, это голод, — по правде сказать, у меня уже голова кружится от голода, особенно когда я слишком резко встаю, предлагая Люси-Вайде принести ей что-нибудь со стола. Она белеет от одной мысли о еде, и я, шатаясь, иду к столу в мечтах о булочке. Но едва я успеваю обойти свадебный торт, как мне преграждают дорогу две зловещие девочки-цветочка.
— Ну что, Руби? — холодно говорит одна из них.
Этот загадочный вопрос висит в воздухе между нами, все тяжелея, пока я пытаюсь подыскать подходящий ответ.
— Что? — беспомощно спрашиваю я после паузы.
Одна близняшка слегка вздергивает голову, и я вижу родинку под подбородком — это опознание придает мне бодрости, и я налепляю на лицо улыбку Банти (где же Банти?!) и радостно говорю:
— Привет, Роза! Как поживаешь?
Она улыбается — в улыбке блестит торжествующий лед.
— Я, вообще-то, Дейзи, Руби.
— Но у тебя веснушка, — упрямо отвечаю я. — Я же вижу.
Вторая близняшка делает шаг ко мне и задирает подбородок, открывая точно такую же веснушку. О ужас! Мне хочется поковырять ее ногтем, — может, она ненастоящая, — но я для этого слишком труслива. Я перевожу взгляд с одной близняшки на другую в страшном смятении, словно только что провалилась в Зазеркалье и теперь не могу найти каминную полку, чтобы за нее уцепиться.
— Ну как, Руби, нравится тебе быть подружкой невесты? — спрашивает одна — та, что слева. Вопрос, кажется, с подвохом, но я не уверена, в чем подвох.
— Ну конечно, — подхватывает вторая — голосом гладким, как скольжение змеи, — тебя все жалеют. Наверно, поэтому тебя и выбрали.
— Жалеют… меня? — непонимающе повторяю я, хлопая глазами: сама эта мысль для меня ошеломляюще нова.
— Ну, ты же столько сестер потеряла, — говорит та, что справа, театрально взмахивая рукой.
— Потерять одну сестру, — вступает другая, — это еще можно списать на беспечность…
— …но трех, — без паузы подхватывает первая, — это несколько подозрительно, а, Руби?
— Боже мой, Руби, — говорит вторая, встряхивая прической цвета расплавленных лимонных леденцов, — что ты с ними со всеми сделала?
— Двух сестер, — слабо парирую я. — У меня только две сестры, и Патрицию я не потеряла, она вернется.
— Не будь в этом так уверена, — говорят они в идеальный унисон, но к этому времени я уже допятилась до другого конца зала и выбегаю в коридор в поисках спасения.
