Где-то в холле орет телевизор: «…мяч в углу… Херст… голевой шанс…»,
[57]
а потом раздается мощный рев, сразу в телевизоре и в телевизионной комнате, и диктор восклицает: «У обитателей королевской ложи на лицах улыбки!» Я открываю дверь, заглядываю внутрь и сквозь плотную пелену табачного дыма вижу почти всех свадебных гостей мужского пола — они исполняют военный танец дикарей, выкрикивая имя Мартина Питерса. Мне хочется остаться и посмотреть, но краем глаза я замечаю близняшку и бросаюсь в дамский туалет.
В туалете я, к своему великому удивлению, обнаруживаю Банти. У нее слегка потрепанный вид — шляпа-барабан помята, туфли отсутствуют, и еще она до изумления пьяна.
— Ты пьяна! — ахаю я.
Она смотрит на меня мутными глазами и пытается что-то сказать, но слова растворяются в залпе икоты.
— Дыши! — командует голос из кабинки, после чего слышится шум спускаемой воды, и я с интересом жду — кто оттуда выйдет?
Это оказывается тетя Глэдис.
— Дыши! — снова командует она, и Банти послушно делает большой глоток воздуха и начинает им давиться. — Вот, сейчас все будет в порядке.
Тетя Глэдис ободряюще шлепает мою мать по спине. Но это не помогает, и Банти принимается икать с новой силой. Я предлагаю напугать ее, но она отказывается страдальческим жестом, словно ее в жизни и так уже достаточно пугали. Дамский туалет отеля отделан в розовых флюоресцентных тонах, и три из четырех стен — зеркальные, что весьма немилосердно к дамам. В зеркалах отражаются бесчисленные Банти, криво сидящие на маленькой будуарной табуреточке, напоминающей поганку. Неприятная метафора матери, уходящей в бесконечность.
— Где твои туфли? — спрашиваю я, решая быть практичной перед лицом всех этих алкогольных эмоций, но ответом служит лишь громкая икота.
Тетя Глэдис роется в обширной сумке, извлекает бутылочку нюхательных солей и машет ими перед носом у Банти, отчего та, поперхнувшись, угрожающе сползает набок с табуреточки.
— Ничего страшного, — ободряюще говорит тетя Глэдис одному из моих отражений в зеркале. — Твоя мама, она просто перебрала немножко; она никогда много не пила.
Я вызываюсь принести стакан воды и покидаю туалет; мне в спину несется бормотание матери, очень напоминающее слова «больше не могу».
Я сообщаю чрезвычайно симпатичному бармену, что моей матери нехорошо, и он заботливо наливает мне воды в стакан, кладет туда ломтик лимона, два кубика льда и втыкает маленький бумажный зонтик. Еще он наливает стакан кока-колы для меня — совершенно бесплатно. Я возвращаюсь в дамский туалет, но не прямой дорогой. Сперва я натыкаюсь на Адриана, который сообщает, что у него новый пес — йоркширский терьер, очень подходит к месту жительства.
— Правда было бы забавно, если бы только те, кто живет в Германии, держали немецких овчарок? — говорю я. — И только жители Лабрадора держали лабрадоров, и только ирландцы — ирландских сеттеров… Но кто тогда стал бы держать пуделей? И какую породу разводили бы на острове Фиджи…
Наконец Адриан перебивает меня:
— Руби, ну-ка заткнись, будь хорошей девочкой, — и взвешивает на ладони прядь моих жидких, сальных подростковых волос. — Кто тебя стриг? — Он в ужасе и негодовании качает головой. — Хотя, надо сказать, у ихней Сандры еще хуже.
У «ихней Сандры» на голове жуткая конструкция — огромный монументальный начес, который выглядел бы уместно и при дворе Короля-Солнца. Я думаю, что в нем вьют гнезда птицы.
Стоит отделаться от Адриана, как меня берет в кольцо банда тетушек Сандры и принимается допрашивать о семейных обстоятельствах Теда. Кримпленовая инквизиция очень недовольна ходом свадебного пиршества — пошел уже третий час, а свадебный торт до сих пор не разрезан и ни одного тоста не провозгласили. Я титаническим усилием вырываюсь из окружения, тут же спотыкаюсь о маленькую подружку невесты и изрыгаю такое ругательство, что воздух становится синим, как костюм тети Элизы. Методистки испуганно ахают, а я возобновляю путь в дамский туалет. Свободный удар в пользу Западной Германии. Осталась минута до конца матча, всего шестьдесят секунд! Все англичане в обороне, все немцы пошли вперед! Из телевизионной комнаты исходит напряжение, ощутимое, словно дым от ружейных выстрелов. Болезненный стон зарождается где-то глубоко в национальном подсознании: Джек Чарлтон упал, обхватив голову руками! Все англичане, сидящие сейчас в телевизионной, кажется, тоже упали в обморок, и я тороплюсь дальше, но натыкаюсь на разъяренную невесту.
— Ты Теда не видела? — очень сердито спрашивает она.
— Теда?
— Да, Теда! Моего так называемого, мать его за ногу, мужа! — Сандра резко поворачивается вокруг своей оси, озирая коридоры отеля, как разъяренный крокодил. — Где они все? — удивленно спрашивает она.
— Кто — все?
— Все мужчины.
Я с интересом смотрю, как у нее на лице брезжит заря прозрения. Сандра тихо взвизгивает от злости и топает атласной ножкой:
— Чертов Кубок мира! Убью этого сукина сына, убью!
С этими словами она подбирает длинное белое платье и убегает, на ходу прихватывая мать. Я оглядываюсь в поисках Люси-Вайды (теперь я знаю, что хуже ее беременного незамужнего положения: это положение Теда), но ее не видно, и я иду в дамский туалет — к счастью, меня больше никто не останавливает.
Две из трех кабинок в туалете заняты, и я наклоняюсь посмотреть, нет ли там ног Банти — босых или обутых, — но с дрожью вижу, что пары ног в обеих кабинках идентичны. Два одинаковых голоса произносят:
— Кто там?
— Это только я, Руби! — кричу я в ответ и поспешно ретируюсь.
* * *
Я возвращаю стакан воды в бар — точнее, симпатичному бармену, но, придя, обнаруживаю у стойки бара Адриана; они с барменом совершенно поглощены беседой. Я взгромождаюсь на табурет у бара и чирикаю весело, как канарейка на насесте, но скоро понимаю, что эти двое видят только друг друга. Я чувствую себя третьей лишней и удаляюсь, мрачно вертя в пальцах маленький бумажный зонтик.
Возникает краткая неразбериха и шум — это Сандра и ее мать пригнали всех ранее исчезнувших мужчин обратно в зал. Беатриса остается в дверях, как часовой.
— В телевизионной, — громко объявляет она, объясняя отсутствие мужчин остальным гостям. — Вот где они были! Смотрели футбол!
Вслед за мужчинами в распахнутую дверь влетает голос комментатора. Болл бежит сломя голову… Херст пробил!!! Но засчитают ли гол?
Мужчины стоят как вкопанные, напрягая слух. Да!.. нет… (Лица искажаются в агонии.) Нет, арбитр говорит — нет!
— Чертов арбитр! — орет дядя Билл, и кримпленовые тетушки издают жуткие звуки, словно их кто-то душит.
