Она положила Карана в детское автомобильное сиденье перед телевизором, чтобы младенец посмотрел, как британские солдаты в Кувейте облачаются в костюмы химзащиты. Когда они натянули противогазы, Каран заплакал.
Шарон достала из сумочки письмо и протянула мне.
Дорогая мама.
Интиресно ты еще думаешь о том чтобы вам с папой снова зажить вместе. Я знаю что папа иногда бывает несносный и часто жалуется на вещи которые изменить не может но в глубине души он хороший человек.
Я знаю ты считаешь его снобистом но на самом деле он просто любит чистоту и порядок Насчет Пандоры не пириживай. Папа ее никогда не заполучит. Он ей теперь не пара. Мы вот с Робби влюблены в Бритни Спирс но мы же знаем, что мы ей не пара.
Слыхал вы с папой периспали после моего выпускного парада. Я чуть ни рухнул когда Райан мне сказал. Это значит что шанс еще есть, мама. Почему бы тебе не прегласить папу в гости, накормить обедом и вообще?
Знаю папе одиноко из-за всех этих книг которые он читает. Поэтому стоит попытаться, мама. Поцелуй всех малышей и скажи что я им прешлю по настоящей кипрской губке.
С любовью
твой сын Гленн.
P. S. 27 февраля день рождения Робби. Пожалуста пришли ему открытку. У него нет родных, потому что его отправили в приют когда его мама трахнулась с китайскими матросами, а папа потом трахнул ее по голове.
Я сложил письмо и вернул его Шарон, не в силах вымолвить и слова. Уже на выходе я сумел прохрипеть несколько прощальных слов. Думаю, мне удалось скрыть свои чувства, хотя чуть позже Шарон позвонила и спросила: «Ты как, в порядке?»
Напомнила, что я забыл у нее посылку для Гленна и поздравительную открытку для Робби.
Понедельник, 10 февраля
Отправил Робби две открытки «С днем рождения!», а Гленну – посылку.
После работы в магазин зашел Даррен, чтобы оштукатурить камин. Он дал мне мобильный телефон мужика по прозвищу Зверь.
– Он два и два сложить не может, – сказал Даррен, – зато кувалду тягает, как мешок с перьями.
Писательская группа опять собралась в Крысиной верфи. Присутствовали кроме меня Гэри Вялок, две унылые девицы, Кен и Гленда Тупс. Жаловались на то, что я беру по пятьдесят пенсов с каждого за чашку кофе. «Голубой Дунай» стоит 3,20 фунта за пачку, возразил я.
Вялок написал стихотворение о слепоте. Хочет, чтобы я передал его Найджелу.
Здравствуй, тьма, мой добрый друг.
Счастлив ничего не видеть я
В этом пошлом зримом мире.
Третий внутренний мой глаз
Видит зорче глаз обычных,
В души проникает он как нож.
Одна из девиц воскликнула:
– Гениально, Гэри. Какая глубокая поэтика!
– Первую строчку ты спер из песни Саймона и Гарфункеля, – сказал Кен Тупс.
– Ее еще Дастин Хоффман поет в том чудесном фильме «Выпускник», – поддакнула Гленда и пустилась в разглагольствования о блестящей карьере Дастина Хоффмана.
Чтобы вернуть дискуссию в русло поэзии, я заговорил о своих попытках написать опус под названием «Беспокойный головастик», но Гленда заглушала меня, фонтанируя биографическими сведениями о Дастине Хоффмане.
В результате заседание превратилось в кашу, все галдели, перебивая друг друга и слушая только себя.
Когда Гленда удалилась в туалет, Кен виновато сказал:
– Не волнуйся, Адриан, больше я жену не приведу.
Прочел Найджелу по телефону стихотворение Вялока. Он долго смеялся, а потом сказал:
– Вот-вот, я все время забываю про свой третий глаз. Повезло мне, правда?
Вторник, 11 февраля
Запирая дверь, спросил мистера Карлтон-Хейеса, можно ли взять в субботу выходной. Ответить тот не успел, поскольку зазвонил телефон. Это был Майкл Крокус.
Знаками сообщил мистеру Карлтон-Хейесу что звонит его Немезида. Он скривился и беззвучно произнес:
– О господи.
Крокус рявкнул в трубку:
– Мне нужно с тобой кое-что обсудить. Жду тебя у нас в семь.
– Что обсудить? – спросил я.
– Важное дело! – ответил Крокус. – Это не телефонный разговор.
Эта фраза всегда ставит меня в тупик. А для чего тогда созданы телефоны, как не для разговоров? Сказал, что буду в 7, хотя мне очень не хотелось менять планы. Я предвкушал спокойный вечер дома – в хлопотах о костюме для поездки в Лондон.
Дверь открыла Гортензия.
– Что случилось? – спросил я.
– Не знаю, – пожала она плечами.
Тогда я поинтересовался, где Георгина.
– Мотается по европейским столицам с Джейми Оливером,
[51]
рекламирует его новую книгу, – ответила Гортензия.
Я ощутил острейший укол ревности. Я всегда завидовал успеху Оливера. Он не только симпатяга, но еще и готовить умеет, а жена у него и вовсе красавица.
– Если он хоть пальцем притронется к Георгине, я ему голову оторву, – проворчал я.
Гортензия изумленно вытаращилась:
– С ним его жена, да и тебе-то какое дело?
Она провела меня в гостиную.
Маргаритка в позе эмбриона лежала на диване.
Нетта массировала ей ступни. Майкл Крокус стоял перед камином, расставив ноги и дергая себя за бороду.
Сесть мне никто не предложил.
Крокус обратился к Маргаритке:
– Ты ему скажешь, дорогая, или я?
– Ты же видишь, в каком состоянии бедное дитя, – вмешалась Нетта. – Скажи сам, Майкл.
Я оглянулся на Гортензию, та равнодушно жевала прядь своих волос.
– Сто лет назад я бы тебя высек на конюшне, – прорычал Крокус.
С какой стати, полюбопытствовал я.
Он медленно двинулся ко мне, в голосе его звучала неприкрытая угроза:
– А с такой, что ты обещал жениться на моей дочери, соблазнил ее, обрюхатил и бросил.
Слегка отступив назад, я повернулся к Маргаритке:
– Почему ты мне не сказала?
– Ты меня больше не любишь, – страдальчески простонала она. – Какая тебе разница?
Не успел я ответить, как Крокус проревел:
– Как можно не любить это восхитительное создание и ее нерожденного младенца?!
– Маргаритка эмоционально ранима, – добавила Нетта. – Она очень тяжело переживает, когда ее отвергают.
Тут и Гортензия внесла свою лепту:
