– Вы ведь были знакомы с прежними владельцами моей квартиры? – Она отступила еще на шаг, и я последовал за ней. Меня приглашали в спальню, и я совсем не возражал в ней очутиться. Правда, попугай опять разразился воплями: «Прр-роходимец! Порр-ка мадонна! Попорр-чу прр-ропилеи!» – но я показал ему кулак, и он заткнулся.
– Вот, Дима, взгляните. – Дарья, заметив, куда устремлены мои глаза, порозовела, одернула халатик и остановилась у тахты. Ее палец с розовым ноготком указывал на лампу.
Этот светильник я помнил – Арнатовы привезли его с юга, из Ялты, а может, из Сочи. Изображал он маяк высотой сантиметров тридцать: основание, обклеенное ракушками, затем латунное колечко, цилиндр матового стекла, а над ним – еще одно кольцо и лампочка под абажуром, словно прожектор под маячной крышей. Довольно убогое изделие, и я не удивился, что его бросили здесь, вместе с мебелью, вряд ли подходившей к новым арнатовским апартаментам.
– Лампа, – сказал я, выдавив глубокомысленную улыбку. – Напряжение двести двадцать, патрон стандартный, больше сорока ватт не вкручивать. Есть еще какие-то проблемы?
Дарья вздохнула:
– Как вы все понятно объясняете, Дима… Сразу чувствуется, что вы – человек с техническим образованием.
– С математическим, – уточнил я.
– А я вот филолог… переводчица… Английский, немецкий и французский языки.
– Тоже неплохо. – Я подошел поближе, принюхался (от Дарьи пахло все соблазнительней) и сообщил: – Лампы необходимы математикам и переводчикам, чтоб создавать комфортную освещенность изучаемых текстов. У вас есть к ней претензии? Сейчас починим. Возьмем отвертку и…
– Отвертка, я думаю, не нужна, – сказала Дарья, наклонилась, и прядь ее каштановых, с рыжеватым отливом волос скользнула по моей щеке. – Вот, горит!
Она повернула верхнее латунное колечко, и под крышей крохотного маяка вспыхнул свет.
– Горит, – подтвердил я, с наслаждением вдыхая ее запах. – Так в чем проблема?
– Позавчера я повернула нижнее кольцо. Я никогда этого не делала, Дима. Случайно получилось… Вот так…
Там была еще одна лампочка, в матовой колбе, изображавшей башню маяка. Она зажглась, наполнив стеклянный цилиндр неярким бледным сиянием, но в его глубине просвечивало что-то голубоватое, трепещущее, ритмично колыхавшееся в такт частым ударам моего пульса. Мы с девушкой не могли отвести глаз от этого голубого мерцания, и я внезапно ощутил, как воздух в спальне сгущается и тяжелеет, становится возбуждающе-пряным, вливается в глотку, будто вино, течет по жилам огненной струей и гонит кровь к чреслам. Глаза Дарьи вдруг сделались огромными, влекущими, манящими, как два чародейных озера, в которых мне предстояло утопиться – утопиться наверняка, с единственной альтернативой – нырнуть ли в одно из них или же в оба сразу. Я глубоко вздохнул и потянулся к девушке.
– Порр-рок торр-жествует! Карр-рамба! Карр-раул! – каркнул попугай в гостиной, но мы с Дарьей даже не повернулись к нему.
Я рухнул на постель, судорожно пытаясь выскользнуть из брюк, а Дарья рухнула на меня. Под халатиком на ней ничего не было.
Глава 5
Я проснулся рано и не в своей постели.
Моя была холодной, узкой, жестковатой, пропахшей одиночеством и табаком – постель холостяка, где женщины – редкие гости и столь же случайные, как ананас в банке сардин. Но это ложе было рассчитано на двоих. Широкое, мягкое и теплое, как летний луг, согретый солнцем… И витали над ним ароматы любви, запах духов, накрахмаленных простынь и сплетенных в экстазе тел.
Я покосился направо – Дарья спала, свернувшись калачиком, прижавшись щекой к моему плечу; веки ее были сомкнуты, веера ресниц подрагивали в такт дыханию, каштановые локоны рассыпались по подушке. Я посмотрел налево – лампа, хрупкий маяк моего нежданного счастья, казалась темной и мертвой, как руины Вавилона.
Где путеводный свет звезды, толкнувший нас в объятия друг друга? Где огонек, мерцающий вдали над летним, полным знойной страсти лугом?..
Строчки, слетевшие стрелами с тетивы Эрота, возникшие из вакуума, из астральных бездн, мелькнули в сознании и погасли. Я криво усмехнулся. Должен сказать, подобная манера выражаться мне совершенно несвойственна. Как многие из нас, в юные годы я отдал дань романтике и поэзии, сложив десяток очень посредственных виршей, но те времена давно миновали. Теперь я предпочитаю размышлять и действовать. Так что звезды звездами, Эрот Эротом, но пора приниматься за дело.
Медленно, стараясь не разбудить Дарью, я соскользнул с ложа любви и выбрался в коридор, прихватив ворох своих одежд и матовый стеклянный маячок. Когда я крался мимо гостиной, попугай приоткрыл один глаз, уставился в мою сторону и буркнул:
– Прр-релюбодей!
– Прр-ридурок! – отреагировал я.
– Петрр-руша хочет жрр-рать! Жрр-рать! Порр-ртвейн! Крр-реолку!
– Обойдешься, крр-ретин.
Обменявшись любезностями, мы расстались, и я отправился на кухню. В ящике кухонного стола нашелся кое-какой инструмент – большая погнутая отвертка, молоток, едва державшийся на рукоятке, тупое шило, ломаные пассатижи и перочинный ножик с половинкой лезвия. Взяв в руки отвертку, я с недоверием осмотрел ее, размышляя о том, сколь странные существа эти женщины. Они уверены, что отвертка – всегда отвертка, а значит, в хозяйстве вполне достаточно единственного экземпляра. Они не могут сообразить, что для винта с крестовой нарезкой необходимо соответствущее жало, а если перед вами винтик, а не винт, то и отвертка должна быть небольшой, а не размером с кочергу.
В конце концов, негромко чертыхаясь и скрипя зубами, я разобрал проклятую лампу. В ней обнаружился синий футлярчик – точно таких же габаритов, как в спрятанной на даче коробке. Он был пуст, а под ним лежало нечто голубоватое, приятно-округлое и гладкое, похожее на окатанный морем камешек – загадочный Венерин амулет, приворотное зелье, талисман неиссякающей страсти… При виде его я почувствовал жжение в паху и ощутил, как воздух снова сгущается и тяжелеет, но справился с собой, быстро отвел глаза и на ощупь сунул опасную штучку в футляр, а футляр – в карман. Потом опустился на табурет и призадумался.
В коробке, обнаруженной на даче, хватало места для семи футлярчиков. Но было их пять, считая с черным, который я забрал с собой, а семь минус пять равняется, как известно, двум. Где же они? Один сейчас в моем кармане, другой – весьма вероятно – похищен гаммиками, убийцами Сергея… Вполне логичный вывод! Я вспомнил его позу, руку, вытянутую вперед словно в попытке защититься – или что-то показать напавшим на него. Что-то ужасное, способное испепелить их, превратить в камень или свести с ума… некий могущественный амулет, который он держал при себе, на всякий случай, для защиты… Может, потому в него и стреляли? Сразу, без разговоров и обсуждений?
Эта мысль тоже казалась логичной, и от нее тянулась нить к команде гамма и к иксу. Кем бы ни были таинственные гаммики, об амулетах им было кое-что известно, а значит, они входили в окружение Сергея, вращались по близким к нему траекториям. «Возможно, кто-то из его клиентов?» – подумал я, припоминая сказанное Мартьяновым о несимпатичном Танцоре из купчинской преступной группировки, которого лечили экстрасенсы. Штучка, лежавшая в моем кармане, могла бы исцелить его… во всяком случае, на некий временной период…
