— Ты и впрямь считаешь, что меня уже настолько засосала трясина потребления? — удивилась я.
— Верю в тебя, пышно выражаясь.
— Я этой болезнью не страдаю.
— Это ты сейчас так говоришь, а что запоешь, когда на каждое Рождество начнешь получать миллионные премии?..
— А ты такие получаешь?
— Это самый минимум.
— И что ты с ними делаешь?
— Ну, сначала тратила все на себя. Но с тех пор, как я встретилась с Иисусом…
— Ты это серьезно?
— А ты только что провалилась, не прошла важного испытания. В нашем бизнесе тебя то и дело будут пытаться обвести вокруг пальца. Буду с вами честен. Хочу сделать вам самое выгодное предложение за последние… Я человек высоконравственный, дважды в неделю причащаюсь в церкви и ни разу в жизни не изменил своей жене… Твоя задача — помимо того, чтобы стать профи и приносить офигенную прибыль, — научиться распознавать брехню за сто ярдов. Чуешь только за пятьдесят — все, ты проиграла, потому что уже купилась, и либо поведешься на что-то, либо потратишь драгоценное время, пока будешь разбираться с враньем. А в нашем деле врут все. Хочешь добиться здесь чего-то — учись врать. Научись темнить, скрывать свои мысли и блефовать. И — вот это самое важное — ты просто обязана раскусывать чужой блеф. Я тебе вешаю лапшу на уши про свои отношения с боженькой, а ты мне: «Ах, как это мило». Что за хрень? Еще раз замечу, что ты тупишь, уволю на фиг, это понятно? Мы здесь люди терпимые, мы умеем прощать ошибки — и поверь мне, ты их наделаешь немало. Но мы не можем позволить себе прощать наивность. Из олененка Бэмби не получится менеджер хедж-фонда. Как, кстати, и из страшного серого волка, потому что этот кретин позволил кучке свиней себя перехитрить. Нам требуются закоренелые прагматики и реалисты. Читай Гоббса,
[28]
читай Макиавелли и держи ухо востро.
Итак, я оказалась в учении у Триш. Испытание было сродни тому, чтобы попасть в учебный лагерь для новобранцев морской пехоты, да не просто, а под команду особо злобного и придирчивого сержанта, действующего по принципу «характер формируется через унижение». Как и прочие менеджеры, Триш была привязана к своему рабочему месту. По монитору ее компьютера стремительно бежали ряды цифр. На плазменных экранах двух стоящих рядом телевизоров непрерывно шла передача каналов Си-эн-би-си
[29]
и «Блумберг».
[30]
На голове у Триш были наушники с микрофоном, и она со скоростью пулеметной очереди выкрикивала в него цифры (все по памяти). И она орала. Она орала на прочих своих коллег. Орала на телефонных собеседников. Орала на меня, если только я делала что-либо не так или не успевала ответить на ее реплику. Но больше всего и громче всего Триш орала сама на себя:
— Чертова жопа, гнусная тупая корова.
Это было самое обычное проявление самокритики Триш — так она костерила себя, если упускала возможность что-то выгодно впарить, если на тридцать секунд опаздывала со сделкой и теряла на этом каких-нибудь четверть процента, если была не в силах предугадать изменение валютного курса, если не первой узнавала, что крупная фармацевтическая компания собирается начать выпуск нового антидепрессанта, якобы не подавляющего половое влечение, если вдруг оказывалась не в курсе последних данных о статистике в германской автомобильной промышленности, кривой инфляции в Испании, состоянии норвежской кроны, закрытом выступлении председателя Совета управляющих Федеральной резервной системы США…
— Дура! Дура! Дура тупая! Люди, все видят эту курицу? Кандидат наук из Гарварда, а не может сделать элементарного вычисления. Шла бы тогда, читала лекции про Джейн Остин безмозглым клушам, будущим домохозяйкам.
На этот раз мой грех заключался в том, что я не смогла вычислить — за десять секунд, — чему равны двадцать процентов от двух долларов тридцати четырех центов.
— Слюнтяйка, дебилка, дрянь, — вопила Триш. — Сорок шесть и восемь десятых цента. Тебя хоть учили, как подсчитать это в уме?
— Умножить на два и передвинуть запятую на один знак влево?
— А у этой сучки имеются способности, леди и джентльмены. Жаль только, она до сих пор не удосужилась подыскать им достойное применение.
В операционном зале никто не внушал мне такого ужаса, как Триш. Там работали двенадцать менеджеров, три из которых — Черил, Сьюзи и Триш — были горластыми. Мужчины тоже кричали, но никогда не визжали так истерично, как женщины. У Теда Франклина на столе всегда имелась коробка с карандашами, коих он сгрызал, кажется, по шесть штук на дню. Когда Тед упустил возможность приобрести акции какой-то новой швейцарской компании, а та перебила у «Нестле» заказ на сухое молоко от ЮНИСЕФ, он буквально перекусил карандаш зубами на две части. У Анатолия Навранского — Русского Тони, как звали его в зале, — тоже было пристрастие «к деревяшкам во рту». Он предпочитал зубочистки, ароматизированные ментолом, которые покупал ящиками. Проворство, с которым он проводил миллионные сделки, одновременно орудуя зубочисткой, завораживало, тем более что, прочищая межзубные пространства, он вечно вонзал ее глубоко в десну, из которой начинала сочиться кровь, которую Тони сплевывал в свою кружку. Русскому Тони был тридцать один год, но выглядел он на все пятьдесят, в основном из-за привычки (о которой мне сообщила Триш) ежевечерне выпивать минимум по бутылке русской водки. Работал он по шестнадцать часов в день, никогда не брал отпусков, не мог заснуть без серьезных препаратов, вечно ходил с трехдневной щетиной и выглядел так, будто ночи напролет сидел в каком-нибудь грязном подвале и хлестал сивуху прямо из самогонного аппарата. У него тоже была привычка истерически выкрикивать (но это длилось секунд пять, не больше) проклятия на непонятной смеси русского и иврита, если что-то не ладилось.
Русский Тони, по крайней мере, хоть не курил. Курильщиков у нас было трое: Фил Бэлленсвейг — грузный, лысый, высокомерный и надутый «ценнейший кадр» (по выражению Брэда), принесший фонду в прошлом году восемнадцать миллионов долларов чистой выручки; Морри Глутман — ортодоксальный иудей, семеро детей, сверхсерьезный, сверхправильный, без вредных привычек, если не считать двух пачек сигарет в день; и Кен Ботрос — американец египетского происхождения, козлиная бородка, масса дорогих цацек (огромный золотой «ролекс», исполинские запонки, достойные фараона) и привычка носить в помещении солнечные очки. На троих они выкуривали за день сигарет семьдесят или около того. Курить в служебном помещении означало откровенно грубо нарушать закон штата Массачусетс. Приняв во внимание, насколько важно потребление смолы и никотина для коммерческих способностей Бэлленсвейга, Глутмана и Ботроса, во «Фридом Мьючуал» решили обеспечить им «особый режим», позволяющий не отказываться от вредоносной привычки, раз уж от нее зависит их поразительная прибыльность. По словам Триш, Брэд вложил больше трехсот тысяч в постройку настоящей воздухоочистительной фабрики в сделанном на заказ шкафу рядом с застекленной комнатой, где обитали эти трое. Фильтрующая аппаратура вытягивала табачное облако из комнаты, очищала от ядовитых примесей и возвращала в комнату воздух без малейших признаков содержания в нем дыма. Разумеется, все это было противозаконно. Но «Фридом Мьючуал» дополнительно выделял тысячи на взятки арендодателям и санитарной инспекции.
