— Это Майкле вам такое сказал?
— Нет, Майкле сказал об этом своему тренеру. А еще он сообщил тренеру, что в этом семестре попадает в рапорт куратору уже вторично, что означает временное исключение до следующей осени.
— Стало быть, как раз поспеет к началу футбольного сезона.
— Он хоккеист, Джейн. Капитан команды — и полный болван. Первый рапорт на него написали за то, что он устроил фейерверк в туалете общежития для девушек. Просто шикарно.
— К слову, я не применяла к нему физического насилия.
— Но ударили кулаком по его парте.
— Это правда. Я это сделала, пытаясь привлечь к себе его внимание, поскольку он упорно отказывался меня замечать, даже когда…
— Да, я слышал об этом от одного из своих информаторов в классе.
— Не знала, что нахожусь под наблюдением, профессор.
— Радуйтесь, что это так. Мой источник защищает вас, подтверждая, что Майкле заслужил исключение.
— А имя у вашего источника есть?
— Уж не думаете ли вы, что я стану выдавать своих информаторов? Могу лишь сказать, что на нее…
Ага, значит, это «она».
— …произвел глубокое впечатление отпор, который вы дали этому хаму. Майкле из тех олухов, которые прут напролом и добиваются своего благодаря тому, что умеют запугивать. Вы его раскусили, не поддались на провокацию, и с этим я вас поздравляю. Однако все не так просто, и у нас возникла проблема. Майкле не просто капитан хоккейной команды, он к тому же «ключевой игрок, на котором держится все нападение» — я цитирую его тренера. В ближайшие выходные им предстоит важная игра с командой Массачусетского университета. Если мы дадим ход вашему рапорту, парня неизбежно отстранят от игр до конца семестра. Другими словами, он не сможет принять участия в субботней игре. И если из-за этого Новая Англия проиграет чемпионат…
— На меня будут смотреть как на врага рода человеческого.
— Вот именно, и на кафедру английского тоже посыплются кары. Если верить заядлым болельщикам из числа доверенных лиц, от этой игры якобы зависит, выиграет ли наш университет некий кубок, за который я не дал бы и ломаного гроша. Но проигрыш может обойтись кафедре очень дорого и стать палкой, которой нас отдубасят, отказав в дополнительном финансировании на следующий год.
— Значит, вы хотите, чтобы я отозвала свой рапорт.
— Нет, этого хочу не я. Этого хотят куратор студентов, заведующий кафедры физического воспитания, бухгалтерия и президент университета. Меня это волнует лишь постольку, поскольку затрагивает интересы моей — нашей — кафедры.
— Если я откажусь…
— Я не прошу вас идти на уступки. Но смею предположить, что и ваше собственное положение в университете станет довольно шатким. Тем не менее я не могу повлиять на ваше решение, могу лишь заметить, и совершенно честно: я предпочел бы, чтобы на сей раз вы все же помиловали нашего идиота.
— Пусть Майкле извинится передо мной, — сказала я, — в письменном виде.
— Уверен, что это осуществимо.
— Еще мне нужна какая-то гарантия, что подобное не повторится.
— Тоже не проблема. Я несказанно благодарен вам, Джейн. Ваше решение избавляет меня от чудовищных затруднений.
Извинение прибыло на следующее утро — записка, торопливо и небрежно нацарапанная на половине тетрадного листа такими каракулями, будто Майкле хотел подчеркнуть, что ему претит просить у меня прощения. Почерк — как курица лапой — был нарочито неразборчив, но я все же сумела расшифровать текст:
Уважаемая профессор Говард!
Я извиняюсь за свое грубое поведение вчера на занятии.
Это больше не повторится, идет?
Внизу стояла его подпись. Мне хотелось добежать до профессора Сандерса, швырнуть записку ему на стол и продемонстрировать, что бывает, если безнаказанно спускать проступки хамам и вахлакам. Но потом решила наплевать на все и забыть.
На другой день занятие, посвященное американскому модернизму, прошло без осложнений, мы разбирали «Заметки к созданию высшей формы вымысла» Стивенса, сосредоточившись на строчках: «Ты должен стать невеждою опять / И видеть солнце вновь невежественным взором, / Чтоб в образе его его прозреть».
— Стивенс сосредоточил свое внимание на этом, самом американском из верований, — говорила я, — на вере в обновление. Здесь, правда, он несколько смягчает эту идею осознанием того, что тем, как мы смотрим на вещи, определяется то, какими мы их видим. Или, возможно, он хочет сказать нам, что единственный способ убежать от реальности — это попытаться заново, по-новому увидеть и воспринять то, что мы видим перед собой изо дня в день.
Студенты, записавшиеся на этот курс, реагировали довольно живо и задавали разумные вопросы. Но одна студентка меня просто поразила, настолько явно ее коэффициент интеллекта превышал средний уровень университета Новой Англии. На первой моей лекции она сидела молча, но, когда в конце лекции о «Заметках к созданию высшей формы вымысла» я спросила, нет ли у кого-нибудь вопросов, неуверенно подняла руку и дрожащим голосом проговорила:
— Как вы думаете, не могла ли скромная и нетворческая профессиональная жизнь Стивенса вынудить его использовать такой экспериментальный язык?
Эге, думающая студентка…
— Великолепный вопрос, мисс…
— Квастофф. Лорри Квастофф.
Отвечая, она смотрела себе под ноги.
— Итак, Лорри, а вы не хотите рассказать мне — точнее, всем нам, — что вы сами думаете по этому поводу?
— Нет, спасибо, — сказала она.
— Я понимаю, что ответила вопросом на вопрос, но мне кажется, что именно за это я получаю жалованье. Точно так же, как Стивенс получал жалованье за то, что он…
Лорри Квастофф продолжала смотреть в пол, потом в ужасе подняла на меня глаза, поняв, что я жду, чтобы она закончила фразу. Я кивнула, надеясь подбодрить ее, и в конце концов девушка заговорила:
— Продавал страховые полисы. Уоллес Стивенс продавал страховки. Точнее, сам не продавал, он работал администратором в крупной страховой компании в Хартфорде, штат Коннектикут, а стихи писал скорее для себя. Когда он получил Пулицеровскую премию за «Заметки к созданию высшей формы вымысла», для его коллег это стало полной неожиданностью. Они понятия не имели, чем он занимался в свободное время, точно так же, полагаю, как в страховом агентстве «Чарльз Рэймонд и компания» никто не догадывался, что Чарльз Айвз
[54]
пишет музыку.
Ну и ну, эрудированная девчонка. Но почему она так странно держится — уставилась в пол и качается взад-вперед, — пока говорит?
