— Тем более что УНА для тебя не более чем временное пристанище, это же очевидно.
Перевод: что вообще гарвардская умница вроде тебя забыла в этом университетишке низкого пошиба?
Затем, переменив тему, Сара упомянула, что устраивает ужин через две недели в пятницу и хочет пригласить меня.
Да, ее дом был великолепен и оформлен с безукоризненным вкусом и без кричащей роскоши. И даже Фредерик — вот проклятие! — оказался не противным занудой, а симпатичным, раскованным и при этом неплохо образованным парнем из высшего общества, который без раздражения и даже радушно принимал у себя разношерстную компанию, собравшуюся в тот вечер стараниями супруги.
Еще одно не могло не удивлять в Саре Кроу — принадлежа к сливкам общества, она при этом с удовольствием привечала у себя чудаков и оригиналов. Именно поэтому в Гарварде они сошлись с Кристи, невзирая на то что Поэтесса (так Сара всегда ее называла) была полной противоположностью Саре, с ее строгим консервативным стилем, и имела обыкновение шокировать друзей, напиваясь в стельку и затем обрушивая на них грязный поток сознания.
Я часто размышляла об этом — и пришла к выводу: общаясь со столь необычными людьми, Сара хотела показать своему пуританскому миру, что она не на сто процентов к нему относится, что в круг общения входят художники, писатели и даже такие сумасшедшие киноархивисты, как Тео Морган.
Сара знала Тео, так как входила в правление Гарвардского киноархива, да и вообще давно взяла его на заметку как «первостатейного чудика».
— Ты не думай, я посадила тебя с ним рядом не для того, чтобы вас свести, — быстро шепнула мне Сара, придержав за локоть у входа в помпезный обеденный зал, где нас ожидали два официанта в ливреях. — Но уверяю, вечер с Тео будет куда более забавным и запоминающимся, чем посади я рядом с тобой Клиффорда Клейтона — этот сразу начнет талдычить о древности своего рода, восходящего к первопоселенцам, а потом заведет долгую беседу о рынке опционов.
Сара оказалась права. Хотя и пришлось напрячься, приноравливая свои мыслительные способности к восприятию стремительной — миля в минуту — речи Тео Моргана, скоро я убедилась, что оно того стоило.
— Знаете, что мне напоминает это место? — громко спросил он, едва опустился на стул рядом со мной. — «Великолепных Эмберсонов».
[70]
— Не думала, что кто-то в наши дни читает Бута Таркингтона,
[71]
— сказала я.
— Картина куда лучше, а роман — просто мыльная опера, хоть и неплохая.
— Редко случается, чтобы фильм был лучше книги, — возразила я.
— То есть «Крестный отец» Марио Пьюзо — шедевр, а лента — фуфло?
— Хм…
— А как насчет «Сокровищ Сьерра-Мадре»? Я хочу сказать, роман Травена, конечно, ничего себе, но фильм Хьюстона…
— Остановите меня, если я когда-нибудь снова решу поспорить с вами насчет кино.
Сосед одарил меня по-мальчишески озорной улыбкой:
— А мне нравится, когда со мной спорят, это интересно.
Довольно быстро я сделала открытие: мне тоже было интересно с Тео. В конце ужина, за все время которого я почти ни словом не перебросилась с соседом с другой стороны, Тео попросил меня записать мой номер телефона в маленький черный блокнотик, который он извлек из кармана куртки. Я, вообще-то, не ожидала, что он позвонит. Но он меня удивил: звонок раздался в понедельник.
— Смею надеяться, что вы одобряете Говарда Хокса.
И Тео пригласил меня на показ фильма «Только у ангелов есть крылья» следующим вечером на площади Брэттл в Кембридже. После сеанса мы зашли в пиццерию, где и начали обычный для первого свидания ритуал, рассказав друг другу все о себе. Так я узнала о злополучном детстве Тео в Индианаполисе, а он услышал историю моего злополучного детства в Коннектикуте. Когда я упомянула, что мой отец находится в бегах, скрываясь от закона, глаза у Тео буквально полезли на лоб.
— Вот что я называю высшим классом, — заявил он.
— Никогда не рассматривала это под таким углом, — настороженно отреагировала я, подозревая насмешку.
— Ой, да ладно тебе, — сказал Тео. — Папа вне закона, беглец. Тебе писать об этом надо, а не просто рассказывать. Слушай, да это же просто сила, особенно если подумать, что он одинок и ему жутко не хватает тебя, такой ласковой и мягонькой.
— Знаешь, «ласковая и мягонькая» — это что-то из лексикона моей матери.
— Только у нее наверняка это не окрашено сарказмом, как у меня.
Мы снова встретились через несколько дней, в выходные, — сразу две картины с Хамфри Богартом, «Мальтийский сокол» и «Высокая Сьерра», и ужин в дешевой забегаловке с гамбургерами. На третьем свидании — два фильма Эрика Ромера с их бесконечной говорильней и дешевая китайская еда (тем не менее вкусная). Тео пригласил меня к себе. Я согласилась без колебаний.
Конечно, я нервничала. Так же, как и Тео. Однако, когда в конце концов он сделал первый шаг, мы оба бросились друг к другу с таким пылом, что даже удивительно.
Потом Тео поставил альбом Майлса Дэвиса:
— Самая подходящая музыка после этого дела.
Достав бутылку очень приличного вина, он признался, что серьезно запал на меня.
— Понимаю, конечно, что звучит глупо, потому что у меня другой имидж, по идее, предполагается, что я должен быть сдержан, даже высокомерен, типа «никому не позволю вторгаться в свое пространство». Но я не собираюсь играть какую бы то ни было роль себе в ущерб. Я тебе прямо заявляю, Джейн: ты совершенно изумительная, а я придирчивый критик.
Ощущая пустоту, мы, как правило, стремимся ее заполнить. Именно этим заполнением стал для меня Тео Морган, и его объяснение меня не оттолкнуло. Наоборот, я с готовностью бросилась навстречу новой любви, с готовностью отказалась от изоляции и одиночества, на которые добровольно обрекла себя после смерти Дэвида. Долгие годы я не могла даже допустить мысли об объятиях другого мужчины. Я полностью отключила у себя эту функцию (нельзя сказать, впрочем, чтобы мужчины так уж увивались вокруг меня). Но вот он оказался рядом — холостой, непохожий на остальных и какой-то уютный при всех своих чудачествах. Я полюбила его живой ум, его упражнения в остроумии, его способность подхватить на лету и начать бурно обсуждать любую тему — от косноязычия Джорджа Буша-младшего до авангардного джазмена 1950-х Джимми Джоффри, от снятой Джозефом Стриком киноверсии Джойса (каковой он являлся большим поклонником) до Чарльза Уиллфорда, полузабытого писателя-детективщика из Майами, которого Тео почитал талантом, не уступающим Чандлеру.
