Поев, Синьора почувствовала себя гораздо бодрее.
— Все в порядке, я больше не буду плакать, — сказала она, когда обеденное время прошло, посетители разошлись, и Бренда, скользнув в кабинку, села напротив нее.
— Ты не должна возвращаться к своей матери, Нора. Я никогда не лезу в чужие семейные дела, но ведь, на самом-то деле, она фактически отказалась от тебя, когда ты больше всего нуждалась в ее поддержке. Почему же ты должна проявлять дочерние чувства теперь, когда это понадобилось ей?
— Нет, я совершенно не ощущаю, что я ей чем-то обязана. Даже наоборот.
— Вот и слава Богу! — с облегчением произнесла Бренда.
— Но мне придется работать, зарабатывать себе на жизнь. Тебе здесь случайно не нужна женщина, чтобы чистить картошку, мыть посуду или полы?
Бренда тактично объяснила подруге, что для этого у них есть люди помоложе, стажеры. Такие же стажеры, какими много лет назад были и они с Тюфяком, до того, как… все изменилось.
— Так или иначе, Нора, для такой работы ты слишком стара и, кроме того, слишком хорошо образована. Ты можешь заниматься массой других вещей: работать секретарем или, например, преподавать итальянский.
— Нет, я действительно слишком стара, и в этом — главная проблема. Я никогда не печатала на машинке и уж тем более не работала на компьютере. И у меня нет педагогического образования.
— Первым делом тебе нужно зарегистрироваться, должна же ты на что-то жить! — Бренда всегда отличалась практицизмом.
— Зарегистрироваться?
— На бирже труда. Чтобы получать пособие по безработице.
— Нет, я не могу. Я не имею права.
— Имеешь, еще как имеешь! Ты ведь ирландка?!
— Но я так долго жила в другой стране. Я ничего не сделала для Ирландии. — Синьора была непреклонна.
Бренда посмотрела на подругу озабоченным взглядом.
— Слушай, хватит заниматься самоуничижением. Мы живем в реальном мире. Ты должна заботиться о себе и не отказываться от того, что дают.
— Не волнуйся за меня, Бренда. Я умею выживать. Подумай только, через что мне пришлось пройти за последнюю четверть века! Немногим досталось такое. Через несколько часов после приезда в Дублин я уже нашла себе жилье, найду и работу.
Синьору повели на кухню, пред светлые очи Тюфяка, и ей стоило больших усилий называть его Патриком. Приветствуя возвращение Синьоры и выражая соболезнования в связи со смертью ее мужа, он был галантен и серьезен. Действительно ли он думает, что Марио был ее мужем, или говорит так только для виду, поскольку вокруг — молодые помощники, взирающие на него с благоговением?
Синьора поблагодарила его и Бренду за вкусное угощение и сказала, что обязательно придет сюда пообедать еще, но уже за свой счет.
— Скоро у нас откроется сезон итальянской кухни. Может быть, вы переведете для нас названия итальянских блюд? — спросил Патрик.
Синьора расцвела.
— Ну конечно же! С огромной радостью!
Значит, она гораздо раньше, чем рассчитывала, сможет угостить себя обедом, зарабатывать на который ей при иных обстоятельствах пришлось бы не меньше двух недель.
— Оформим все официально, — деловито говорил Патрик. — Эта работа будет оплачена.
С каких это пор Бреннаны стали такими дипломатами? Делают ей официальное предложение подработать, чтобы их желание помочь не выглядело милостыней.
Синьора еще больше окрепла духом.
— Ладно-ладно, там видно будет, — проговорила она. — По крайней мере, можете быть уверены: я вас не подведу. На следующей неделе я сообщу вам, как продвигаются мои дела.
Синьора ушла быстро, без долгих прощаний. Этому она научилась за многие годы жизни в Аннунциате. Люди гораздо лучше относятся к вам, если вы чувствуете, когда разговор подошел к концу, и не злоупотребляете их терпением.
На обратном пути Синьора купила чай в пакетиках, бисквиты и, чтобы побаловать себя, упаковку хорошего мыла. Она зашла в несколько ресторанов, выясняя, не найдется ли для нее какой-нибудь работы на кухне, но везде получала вежливый отказ. Она заглядывала и в универмаги, интересуясь, не нужен ли им работник расставлять товары по полкам, но каждый раз наталкивалась на удивленные взгляды. Ее спрашивали, почему она не попытается найти работу через Центр занятости, и Синьора смотрела на этих людей, широко раскрыв глаза, а они, конечно, считали ее слегка тронутой.
И все же она не сдавалась, не оставляя попыток найти работу вплоть до пяти часов вечера. А затем — села в автобус и отправилась туда, где жила ее мать.
Постройка из красного кирпича была одноэтажной, и каждая квартира имела отдельный вход с улицы — со ступеньками и даже пандусом. Видимо, это жилье было рассчитано именно на пожилых людей, чтобы, продав фамильный дом, они могли спокойно доживать здесь свои дни. «Ландшафт», как тут было принято говорить, оживляли клумбы с маленькими кустиками.
Синьора села на скамейку, укрывшись за стволом большого дерева, положила бумажный пакет со своими сокровищами на колени и стала смотреть на дверь с номером 23. Она сидела так очень долго. За свою жизнь в Аннунциате Синьора настолько привыкла к неподвижному сидению у окна, что не замечала, как бежит время. Да, время давно потеряло для нее какое-либо значение, поэтому она даже не носила часы. Она будет сидеть так до тех пор, пока не увидит мать — не сегодня, так завтра или послезавтра, и только после этого поймет, что ей делать дальше. Синьора не могла принять решение, пока не увидит лицо матери. Возможно, в ее душе возобладает жалость, или любовь, которую она питала к матери в прежние дни, или желание простить все обиды. А может быть, мать окажется для нее совершенно чужим человеком или — хуже того — тем, кто жестоко отверг былую любовь и привязанность.
В тот вечер из двери двадцать третьей квартиры так никто и не вышел. В десять вечера Синьора оставила свой пост, села в автобус и поехала к Салливанам. Тихонько войдя в дом, она сразу же отправилась наверх, заглянув перед этим в комнату, где мерцал телевизор, и пожелав семье хозяев спокойной ночи. Мальчик Джерри тоже сидел перед телевизором, уткнувшись носом в экран, по которому, паля из револьверов, скакали ковбои. Похоже, парень был готов смотреть вестерны с утра до ночи. Неудивительно, что он не проявляет рвения к учебе.
Хозяева поставили в ее комнате электроплитку и электрический чайник. Синьора согрела себе чаю и стала смотреть на горы. Хотя она покинула Сицилию всего тридцать шесть часов назад, ее воспоминания об Аннунциате и «Виста дель Монте» уже подернулись легкой дымкой. И такие же туманные, медлительные мысли шевелились в мозгу Синьоры. Пожалеет ли когда-нибудь Габриэлла о том, что отослала ее прочь? Будут ли скучать о ней Паоло и Джанна?
А синьора Леоне — будет ли она думать о том, как поживает за морем ее рыжеволосая подружка-ирландка?
Затем Синьора умылась новым мылом, которое чудесно пахло сандалом, и уснула. Она не слышала доносившиеся с первого этажа звуки перестрелок и топот конских копыт. Она спала крепко и долго.
