Федя уже устал смеяться. Яна сегодня просто несло.
Литвинов затылком почувствовал чей-то взгляд, обернулся. Сзади, через ряд, сидел Андрей Николаевич с женой.
— Андрей Николаич, здравствуйте!
— Здравствуй, Федя. А мама что, не смогла прийти?
— Нет, у нее сегодня деловой ужин. Я с другом.
Андрей Николаевич кивнул.
Начался концерт. Литвинов морально настроился на восприятие музыки и уже начал было погружаться в волшебный мир образов и тонких ощущений, но… он случайно взглянул на Яна и едва не засмеялся вслух. Шабуров сидел, картинно откинувшись на спинку кресла, и изображал предел глубочайшего сна, причем выражение его лица было до того придурковатым, что не засмеяться было невозможно. И тут Федя заметил: дядечка, сидевший с другой стороны от Яна, по всей видимости, уже на него посмотрел и теперь жестоко страдал от последствий. Красный как рак, мужчина уставился в пол, уронив голову на руки, и изо всех сил пытался сдержать приступ истерического хохота. Увидев эту картину, Федя перенял позу мужчины. Он уже ничего не слышал и тихо давился от распиравшего его смеха. Когда произведение закончилось, во время аплодисментов Федя пихнул друга в бок:
— Ян, ну прекрати, пожалуйста.
— Ладно, — Шабуров выпрямился, довольный произведенным эффектом.
Дядечка, воспользовавшись аплодисментами, пересел на другое место.
Следующих двух исполнителей послушали нормально. Ян скучал, но, учитывая серьезность обстановки, решил не мешать окружающим. Однако когда вышел последний выступающий в первом отделении, Шабуров сразу понял: его звездный час настал. Старенький профессор рыхлой походкой подошел к роялю. На лысой голове прямо по центру красовалась большая шишка довольно аккуратной формы, видимо, какая-то опухоль.
— О! Мигалка, — прошептал Ян Феде в ухо.
— Какая мигалка? — не понял Литвинов.
— Ну скорая помощь, — пояснил Ян.
Федя едва сдержал приступ смеха. Шишка действительно очень походила на сирену скорой помощи.
Профессор начал играть. Играл он «Лунную сонату» Бетховена и, надо сказать, играл из рук вон плохо. Ян наконец с интересом начал смотреть на происходящее на сцене. Пианист, картинно закатывая глаза, мерно вращался вокруг своей оси, изображая полную погруженность в музыку.
— Интересно, сколько надо было выпить, чтоб так шататься? — тихо прошептал Ян Феде.
Тот уже и так задыхался от хохота.
— Это он нас гипнотизирует. В транс вводит, — не успокаивался Ян.
Феде казалось, его сейчас порвет. Спиной ощущая гневные взгляды педагога, он никак не мог взять себя в руки и успокоиться. Усугубляло ситуацию еще то, что рядом так же давился от смеха Ян. Литвинов закрыл глаза и сосредоточился на дыхании. К концу первой части он смог немного справиться с собой и теперь неподвижно сидел, боясь даже шелохнуться. Казалось, если пошевелиться, смех снова прорвется наружу.
Началась вторая часть. Играл профессор безобразно. Федя вспомнил, что Лист, кажется, называл эту часть «цветком между двумя безднами». Невольно подумалось: в данном случае цветок — обезвоженный сморщенный кактус. Образ представился слишком ярко и мгновенно трансформировался в совсем уж неприличную ассоциацию. Случайно вырвалось что-то наподобие хрюканья, рядом, не сдержавшись, так же хрюкнул Ян. Сидевшая сзади тетка нервно сделала ребятам замечание, но это не помогло. Смех был словно болезнью, с которой невозможно справиться. Ну почему так смешно именно тогда, когда смеяться категорически нельзя?!
Апогей начался в финале. Несчастный профессор, не попадая в половину нот, скомканно изображал пассажи. При этом он, склонившись над инструментом, почему-то совсем не в такт музыке сильно тряс головой.
— Щас мигалкой об крышку стукнется, — шепотом выдавил Ян.
Федя, красный как помидор, только слабо махнул рукой в сторону друга. Когда он наконец смог поднять глаза и решился посмотреть на сцену, профессор, с еще большей амплитудой потрясая головой, в экстазе доигрывал сонату.
— Смерч на помойке, — прокомментировал Шабуров.
Согнувшись и зажав рот рукой, Федя сидел до самых аплодисментов.
Объявили антракт. Федя с опаской оглянулся, и опасения тут же подтвердились: Андрей Николаевич бросал на него испепеляющие взгляды. Смех мгновенно прошел. С камнем на сердце Федя вышел в коридор. Возможности тихонько смыться уже не было.
— Федя, постой, — гневный голос прогремел как приговор.
Подросток стушевался под тяжелым взглядом педагога. Ян, присмирев, стоял рядом.
— Объясни мне, пожалуйста, как можно подобным образом вести себя на концерте?! Я просто в шоке! Не можешь вести себя нормально — лучше вообще на концерт не ходи! И к вам, молодой человек, это тоже относится, — последняя фраза была адресована Шабурову. — Это просто верх неуважения и к выступающему, и к слушателям! Мне настолько за тебя стыдно — слов нет!
Федя виновато опустил голову:
— Извините.
— Что мне твои извинения? Еще раз что-либо подобное увижу — вылетишь из моего класса навсегда. Понял?
— Да.
— Иди.
Федя с Яном отошли к окну. Посмотрели друг на друга, не выдержали и расхохотались.
— Федя, привет! — послышалось за спиной.
Литвинов обернулся. Прикрыл на мгновение глаза и снова открыл. Нет, не показалось. К ним подошли Тоня вместе с Рашевской. Федя до того растерялся, что в горле будто выключили звук.
— Да… привет, — еле выдавил он из себя.
— Привет, — поздоровалась Ирина и удивленно спросила Тоню: — А вы что, знаете друг друга?
— Ирин, это наш клавишник, ну, я тебе рассказывала… — Тоня почему-то смутилась и как-то странно посмотрела на Рашевскую, из чего Ян сделал вывод: тема неоднократно обсуждалась. Федя никаких выводов сделать не мог: мозги сильно заклинило.
— Да? — Ирина крайне удивленно взглянула на Федю, будто впервые заметила его реальное существование. — Ничего себе… Тоня, мы в одном классе учимся.
— Серьезно? — Тоню явно не обрадовала эта новость.
— А ты, значит, солистка? Тоня? — вмешался в разговор Ян.
— Да.
— Очень приятно, — тон Шабурова был наполовину шутливым — наполовину галантным, — весьма наслышан. Я Ян! — последние слова юноша произнес с подчеркнуто немецким акцентом. Все расхохотались.
— Мне тоже очень приятно, — сквозь смех пробормотала Тоня.
— Госпожа Рашевская, позвольте спросить, — Ян продолжал в том же духе, — а откуда же вы знаете эту очаровательную даму?
— Ян, прекрати кривляться, а? Мы с Тоней с пяти лет друг друга знаем, это моя самая близкая подруга. У нас родители дружат. Они даже всей семьей в Париж к нам приезжали, когда мы там жили.
