— Нет, это уже мало! Послушай… — Андрей Николаевич начал играть с того же места, чередуя объяснения с показом. — Смотри на ногу. Самое глубокое нажатие — перед этим басом. Бас должен звучать как можно дольше и глубже. Он словно бездна, куда падает душа, ослепленная страстью. А теперь, когда начинаются все эти трепыхания, твоя задача — удержать на педали бас, но все время ее подчищать, иначе будет просто грязно. Смотри: ты педаль до конца не снимаешь, вот так… Видишь? Быстрая смена, несколько раз, но до конца ее не поднимаешь, нога точно врастает в инструмент… И только перед новым басом полностью снять на мгновение, но мягко и аккуратно, чтобы не было никакой дырки, и тут же снова берешь ее на максимальную глубину, захватываешь новый бас. Вот так… Понял?
— Теоретически, — Федя усмехнулся. Повторить с ходу высший пилотаж, который показал ему педагог, казалось нереальным.
— Давай, пробуй…
Федя вышел с урока счастливый и окрыленный. Снова хотелось сесть за инструмент, снова играть, погружаясь в иной мир и постигая язык сущности человеческой души. На подобных уроках все внутри переворачивалось, освещалось яркими прозрениями, откровениями чего-то далекого и недоступного. Невольно вспомнился Пушкин: «Из наслаждений жизни одной любви Музыка уступает, но и любовь — мелодия…» С горьким сожалением Федя думал о том, что закончится учебный год, ему придется попрощаться с музыкальным образованием и заниматься скучнейшими предметами, которые нисколько ему не нравились и лишь наводили тоску. Если бы можно было поступить в училище, потом в консерваторию… Но играть в группе он в любом случае будет, и это счастье у него никто не сможет отобрать.
Довольно удачно Литвинов сыграл на январском прослушивании. К участию в конкурсе его допустили, и теперь оставалось доводить программу до совершенства, до которого было еще очень далеко. Андрей Николаевич наконец смог выделить Феде в школе класс для занятий днем. В это время и работалось, и соображалось намного лучше. Процесс подготовки к конкурсу стал еще более эффективным. Репетиции в гараже снова перенесли на вечер. Полдня занимаясь любимыми делами, Федя не чувствовал усталости. Репетиции настолько увлекали его, что он забывал обо всем на свете, готовый просиживать в гараже день и ночь.
Во вторник Федя едва дождался вечера. Он наконец закончил новую песню, над которой просидел все выходные, и сегодня собирался показать ее ребятам. От одной только мысли об этом душа наполнялась взволнованно-радостным ожиданием.
Улыбаясь, Литвинов вошел в гараж:
— Привет.
— Привет! Ну что, принес? — нетерпеливо спросил Денис, оторвавшись от проводов.
— Принес. Я же обещал.
— Класс!
Подключили аппаратуру, Федя сел за синтезатор. Раздал всем листки с напечатанным текстом:
— Короче, я петь не умею. Слушайте, слова сами подстраивайте под мелодию.
— Ага… — Денис быстро пробежал взглядом текст. — Слушай, Тоньке не подойдет. Это мужская песня.
— Ну и в чем проблема? Ты споешь.
— Я?!
— Денис, не ломайся, а? Ладно, короче, слушайте…
Федя с волнением прикоснулся к клавишам, и полилась музыка. Литвинов столько души вложил в эту песню… Мелодия была словно частью его самого, играть ее было так же естественно, как разговаривать. Он просто рассказывал сейчас звуками о своих чувствах.
Отзвучал последний аккорд. Федя опустил руки, поднял глаза на ребят:
— Чё молчите? Все плохо?
— Ну ты даешь, Литвинов… Плохо… — Денис как-то странно на него посмотрел.
— Это супер! Это твоя лучшая песня, ее б раскрутить…
Андрей с Владом также бурно принялись восхвалять композиторский дар Феди, чем вогнали его в краску.
— Да ладно вам, прекратите…
Тоня задержала на юноше весьма загадочный взгляд и тихо произнесла:
— Ты знаешь, Федя, если бы кто-то написал такую песню, думая обо мне, я… не знаю… Наверное, по уши бы влюбилась. Это так классно.
— Слушайте, хватит уже меня смущать! Давайте репетировать.
Федя еще дома расписал партии. Ребята увлеченно принялись за разбор и к концу репетиции уже смогли что-то собрать воедино. Для Тони сегодня работы не было, но она не уходила, тихо сидела в углу и слушала.
Денису пришлось уйти раньше: приехали родственники, и отвязаться от ужина не было никакой возможности. Продолжили без Кремлева. Федя легко справлялся за двоих, играя на синтезаторе партию гитары одновременно со своей.
Ребята до того увлеклись новой песней, что расходиться совсем не хотелось. Закончили репетицию намного позже, чем обычно.
— Федя… — Тоня, чем-то встревоженная, каким-то образом оказалась рядом. — Да?
— Проводи меня, пожалуйста. Поздно уже, я боюсь одна идти…
«Что ж тогда сидела тут до последнего?!» — с досадой подумалось Феде. Ему совершенно не хотелось провожать Тоню, но отказаться было неудобно.
— Хорошо, пойдем…
Тоня быстро улыбнулась.
Некоторое время шли молча. Федя пытался скрыть раздражение. До Тониного дома идти далеко, времени около одиннадцати, а он еще за уроки не садился… Завтра, как назло, контрольная по алгебре.
— Что грустишь? — нарушила тишину Тоня.
— Я не грущу. Все нормально, — Литвинов натянуто улыбнулся.
— Мне очень понравилась твоя песня.
— Спасибо.
Феде не хотелось говорить, и, честно говоря, молчание не сильно его угнетало. Тоня немного сникла, но через несколько минут снова попыталась завязать разговор:
— Ты после девятого класса в училище пойдешь?
— Нет.
— Почему? Тебе же сам Бог велел музыкой заниматься.
— Мне родители все равно не дадут. Мама, может, и не против была бы, ну, вернее, ее еще можно было бы уломать, а вот отчим… Он скорее меня убьет.
— Почему?
Федя горько усмехнулся:
— Он считает, что эта специальность нищенская и абсолютно бесперспективная. Для него вообще из профессий существует только бизнес.
Тоня внимательно посмотрела на Литвинова:
— Ты его не любишь, да?
— «Не любишь»… — по Фединой интонации Тоня поняла, что данной темы лучше не касаться. — Давай не будем об этом, ладно?
— Конечно, — Тоня сконфуженно умолкла. Немного погодя, она задумчиво произнесла: — Федя…
— А?
— О ком ты написал эту песню?
Федя почувствовал непреодолимую злость по отношению к девушке. Нашла что спросить.
— Ни о ком, — быстро и, наверное, слишком раздраженно сказал он.
Тоня прикусила губу: зря она задала этот вопрос. Она чуть ли не физически ощутила волну холодного отчуждения, прокатившуюся сейчас между ними. Расстроенно поправила шарфик.
