– Эй, ну вы идете или как? – окликнула их Арьята, стремясь прекратить начинавшуюся перепалку.
– Идем, – буркнул Поводырь. – И только попробуйте мне пожаловаться, что кому-то печет голову!..
* * *
Вздымая клубы пыли, которая тут же оседала тысячным слоем на заросшей полынью обочине, на Белгродненский тракт выехал конный отряд из десяти всадников, возглавляемый его светлостью бароном Тарницей. Им только сейчас удалось выбраться из города, ибо ночной гость господина барона потребовал, чтобы его дождались, и исчез вплоть до утра, сославшись на неотложные дела. Тарница рвал и метал из-за непредвиденной задержки, однако ничего не мог поделать: уговор дороже денег.
Солнце уже почти наполовину вылезло из-за городской стены, когда полуночный гость соизволил вернуться. Несмотря на разливавшуюся в воздухе жару, Гадес по-прежнему кутался в темный плащ, бормоча себе под нос что-то нелестное в адрес дневного светила. В конце концов отряд тронулся в путь, но, к огромному неудовольствию господина барона, Гадес потребовал свернуть с тракта и проехаться вдоль стены к тому месту, где они давеча потеряли беглецов. Спешившись, он углубился в заросли кустарника, тщательно осматривая землю.
– Сколько вы еще намерены топтаться в кустах? – раздраженно окликнул его барон. – Если маетесь животом, об этом следовало позаботиться в городе! – язвительно закончил он, когда Гадес вернулся к отряду.
– Негоже смеяться над слабостями, кои могут постигнуть и вас, – в тон ему отозвался Гадес, взбираясь в седло. – Прикажите вашим людям возвращаться на тракт.
– Куда мы едем?
– В Ништяву. Они там.
– Это вам напели птицы в кустах? – голос Тарницы источал ядовитый сарказм.
– Можно и так сказать, друг мой… – хмыкнул Гадес. – Но на самом деле все гораздо проще: их вещи остались в трактире, а значит, им срочно потребуются деньги, дабы восполнить утраты. Ближайшее же место, где их можно заработать, – Ништява. Поскольку лошадей у них нет, они доберутся туда к вечеру. Мы их опередим…
– Откуда такие подробности? – Тарница подозрительно покосился на спутника. – Или, может, вы с ними в сговоре?..
– Упаси меня небо, ни за какие коврижки я бы не согласился вступить в сговор с этой особой. А благодаря прогулке в тени сих дивных кущ, я окончательно уверился в том, кто помог вашему младшему сыну столь некрасиво нарушить нашу сделку.
– И кто же это? – нетерпеливо заерзал в седле господин барон.
– Менестрель, друг мой…
– Менестрель?! Кончайте морочить мне голову, Гадес! Сначала вы напускаете таинственности, заявляя, что никто, кроме вас, не сможет взять их след, а потом заявляете, что это всего лишь менестрель!
– Она не совсем обычный менестрель, друг мой Йожеф, – покачал он головой. – И, боюсь, в этом сокрыт корень всех зол… Однако хватит разговоров! Вечером они будут в Ништяве, и нам нужно поспешить!
Барон, глухо ругаясь, пришпорил коня и направил его вслед за Гадесом…
Круговорот странных, расплывчатых видений накатывал волна за волной. Бред – забытье, бред – забытье, бред… И так до бесконечности. Болезнь жадно пила силы старшего сына барона Тарницы, заставляя того метаться на кровати в омуте расплавленного кошмара. У постели больного неусыпно дежурил старик-лекарь, не терявший надежды, что парень очнется. Перелом должен был наступить сейчас, иначе измученный горячкой организм просто угаснет, словно остывающие угли.
…Волны сонного бреда становились все тише и тише, а потом и вовсе откатились куда-то в глубины тьмы, порождающей сны. Сознание наводнила чернота. Он с трудом разлепил глаза, все еще не веря, что очнулся. В комнате царили духота и полумрак – плотно задернутые портьеры почти не пропускали света.
– Воды… – наполовину прошептал, наполовину просипел он запекшимися губами.
Пожилой лекарь, дремавший в кресле, подскочил от неожиданности и недоверчиво уставился на него.
– Воды, милсдарь Эмерт, чашка на столе… – чуть более внятно произнес молодой человек. Слипшиеся от пота черные волосы оттеняли чрезмерно бледное лицо, под глазами залегли темные круги.
– Сейчас, сейчас, господин, – засуетился старик. – Вот так, – поддерживая ему голову, лекарь дал парню напиться.
– Спасибо, – едва слышно прошептал тот, вновь расслабленно откидываясь на подушку.
Кристоф, старший сын его светлости господина барона Йожефа Тарницы, наконец-то пришел в себя…
* * *
Тропка, уводившая их от рощи, петляла между невысоких пологих холмов, поросших выгоревшим разнотравьем. Горячий влажный воздух патокой разливался вокруг, заставляя пот градом катить по лицу, а одежду – липнуть к телу. Где-то в траве стрекотали кузнечики, шуршали стеблями юркие ящерицы, возмущенные вторжением чужаков на свою территорию. Тропка со временем расширилась, превратившись в разбитую глинистую дорогу, с глубокими колеями от тележных колес, а та через несколько сотен метров влилась в пыльный Белгродненский тракт. Солнце успело взобраться достаточно высоко, пока Арьята сотоварищи добирались до тракта, и теперь немилосердно раскаляло все вокруг, заставляя путников мастерить шляпы из лопухов и пускать флягу по кругу.
– В какую сторону Далеград? – мрачно спросил Эдан, останавливаясь посреди дороги.
Смерть и ее верный Поводырь задумчиво переглянулись.
– Daeni, кажется, он не понимает, – вкрадчиво произнес Шири.
– Похоже, что так, – вздохнула Арьята, – пожалуй, нужно было раньше все объяснить…
– Эй, – не дождавшись ответа от Смерти, Эдан нетерпеливо дернул за рукав Иленку, – в какой стороне Далеград?
Иленка, яростно сражаясь с лезшей на глаза лопуховой шляпой, недовольно оглянулась на юношу.
– Для тебя ни в какой, – огрызнулась она. Унылые мысли Эдана уже изрядно ей надоели. А думал парень прегромко. Не спасали даже усиленные в несколько раз ментальные щиты.
– Забудь об этом городе, парень, – поддержал ее Поводырь, – теперь ты с нами.
– С какой-такой радости? Да чтобы какие-то мне здесь еще и указывали?! Ну, знаете ли… – вспылил юноша.
– Остынь! – резко оборвала его Арьята. – Шири прав. Ты не можешь вернуться в Далеград. Дома для тебя больше не существует! Ты решился стать Поводырем Смерти, и теперь у тебя нет ничего! – Смерть начинала раздражаться. Кажется, проблемы возникли раньше, чем она предполагала. На ее памяти человек впервые отказывался понимать и принимать очевидное.
– Я не хотел никем становиться! – вновь завел старую песню Эдан. – Пошутили, и будет! Мне нужно домой…
– …к мамочке, – язвительно закончил за него Шири, которому нытье спутника уже порядком действовало на нервы.
– Моя мать умерла, – огрызнулся Эдан.
– Не вынесла того позора, который у нее родился? – ядовито процедил Поводырь сквозь зубы.
