Заклинательница скорчилась под своим одеялом, привалившись к растрескавшейся стене. Арьята хотела окликнуть ее, но передумала: не самое удачное время для бесполезных утешений. Пусть девушка подумает и осознает, тогда проблем станет значительно меньше… или больше. Это в зависимости от того, что она осознает.
Иленка же, завернувшись в одеяло, боролась с желанием завыть в голос. Вот к чему приводит самоуверенность! Сначала из-за нее погиб мастер Энгарт, непонятно зачем связав ее с Поводырем Смерти. И не просто связав, а соединив клятвой Последней Воли. Ни Иленка, ни тем более Шири не хотели ничего подобного. Но, как сказал Поводырь, это уже ни от кого не зависит. Если Иленке будет грозить опасность, он встанет на защиту, даже если попробует воспротивиться этому всеми фибрами души (а этот воспротивится, еще и напомнить не поленится). Печать заставит его, как это случилось сегодня. А вот сама заклинательница сопротивлялась до последнего, пытаясь неизвестно кому доказать, что она и сама не промах. Вот и доказала… Если бы не ловкость и живучесть Шири, он был бы сейчас мертв, так же как и мастер Энгарт. Девушка до боли закусила губу… Нет, как бы там ни пошло дальше, но смертей больше не будет, даже если для этого придется наступить на горло собственной гордости!
Менестрелька, поправив прислоненную к стене гитару, успокаивающе перебирала пальцами светлые пряди, будто это могло как-то помочь. Она никогда не любила тишину. Таилось в ней что-то недоброе… Вот и сейчас, не выдержав, Арьята начала чуть слышно напевать себе под нос, баюкая на коленях голову Поводыря.
Дай мне силы продержаться до рассвета,
И пройти, не замедляя шаг,
Сто путей, раскиданных по свету,
Да запутанных еще, неясно как.
Дай мне силы продержаться до заката,
Это нужно, очень нужно, я прошу,
Я судьбу свою мечтал догнать когда-то,
И поэтому, наверно, так спешу.
Менестрелька вдруг осознала, что поет не свою песню. Нет, она и до этого исполняла баллады, некогда услышанные от других. Но эта была особенная, одна из тех немногих, которые иногда пел Шири. О том, что ее верный Поводырь играет на гитаре и очень неплохо поет, Госпожа Смерть узнала с запозданием – спустя несколько веков совместных скитаний по трактам и большакам, да и то случайно. С тех пор она время от времени наседала на него, подсовывая инструмент и умоляя что-нибудь спеть. Баллад Шири, как выяснилось, знал в избытке. А может, и сам сочинял, кто его поймет? Когда-то Арьята спросила его об этом напрямую, но Поводырь лишь отшутился, сказав, что не собирается отбирать у нее законный менестрельский кусок хлеба с маслом.
Дай мне силы пережить дурное время,
Не сорваться, в горе сердцем не сгореть.
Не отбросить опостылевшее бремя,
И в морозе лютом не обледенеть.
Дай мне силы снова вырваться из бездны.
Пусть я ночь, но даже ночи нужен свет.
Обещай, что я не сгину, не исчезну,
Даже если на спасенье шансов нет…
Ночь перевалила за середину, когда Арьята ощутила перемену в состоянии своего верного Поводыря. Дыхание участилось, Шири беспокойно завозился под одеялом, веко на здоровом глазу дрогнуло, Поводырь заморгал, пытаясь привести зрение в фокус. Последним, что он запомнил, стала всепоглощающая боль, вначале холодная и жалящая, а затем раскаленная. Тупо ныла прокушенная губа.
– Сколько пальцев видишь? – тихо раздалось у него над ухом.
– Не вижу, здесь темно, – хриплым шепотом откликнулся он.
– Значит, очнулся, – насмешливо констатировала Арьята, – и теперь я вывалю на тебя все, что думаю по поводу произошедшего. – Смерть легонько подергала товарища за выбившуюся из косы прядку. Шири болезненно поморщился и вяло попытался отобрать свои волосы у шкодливой менестрельки.
– Только тихо и недолго, – умоляюще попросил он. – Я старый больной человек, мне нужен полный покой и нежный уход…
– Нежный уход я тебе могу обеспечить только из жизни, – фыркнула Смерть. – Ладно, тогда коротко и по существу: не делай так больше.
– Ничего обещать не могу, – он поерзал, устраиваясь поудобнее.
– В таком случае за Иленку я не поручусь, – вздохнула Арьята, – она тут и так была на грани истерики от того, что ты схлопотал царапину, что с ней произойдет, если в тебе проделают дырку побольше, я даже представить не берусь.
– Да? Очень интересно, – ехидно сообщил Поводырь. – Не ожидал от нашей госпожи Великая Самоуверенность такой тонкокожести.
– Ши, иногда я просто удивляюсь твоей черствости, – покачала головой Смерть.
Поводырь буркнул что-то неразборчивое, предоставляя Арьяте самой додумать, куда она может отправить свое удивление. Однако на самом деле сейчас ему было не до смеха. То, что с Иленкой начало твориться неладное после того, как его задели, Поводырь понял еще тогда, возле шинка. Девушка выглядела очень испуганной. И это обращение «мастер»… Если раньше он просто ее подначивал, постоянно одергивая, то сегодня… Он бы даже сказал, что упрямая заклинательница испугалась не за себя, а за него. Тьфу, шайтан! Этого еще не хватало! До сегодняшнего происшествия они просто друг друга терпели, и лучше бы так оставалось до конца всего путешествия. А всякие приязни, испуги и прочие привязанности пусть бы увяли на корню! И было бы легче и проще… Шири машинально потер грудь: давно молчащее сердце едва ощутимо ныло. Но, наверное, ему только показалось. Уж что-что, а эта часть его существа действительно была мертва очень давно и очень основательно. Не зря ведь daeni некогда собственноручно вонзила в него черный шип стилета, откованного из вечной тьмы и пустоты.
– Шири, нам нужно вернуть Эдана, – прервала его яростные размышления Арьята.
– Зачем? Daeni, по большому счету вся эта каша заварилась из-за него, – недовольно проворчал Поводырь, менее всего желая, чтобы рыжий сопляк воссоединился с ними и продолжил отравлять жизнь.
– Ши, я не могу его бросить, – покачала головой менестрелька.
Верный Поводырь Смерти молчал. Он знал, что не сможет перечить daeni, ибо в этом она вся – если уж втянула кого-то в неприятности, то обязана и вытащить, и хоть ты ей кол на голове теши! Упряма как… как Смерть!
– Отправляемся перед рассветом, – решила она, пресекая спор. – У меня есть план.
Шири лишь устало кивнул, надеясь, что за оставшиеся пару часов он сможет восстановиться настолько, чтобы твердо стоять на ногах. Будь рана нанесена простым оружием, он бы уже давно оправился от нее. Но заговоренные на нечисть клинки доставляли массу неприятностей…
Оставленная на столе керосиновая лампа едва горела, больше чадя, чем освещая. К запаху помоев примешивался еще и горьковатый дух дрянного топлива. Молодцы, приставленные бароном Тарницей стеречь непутевого отпрыска, рационально поделили свои нехитрые обязанности: один спал, уронив голову на руки, второй, чтобы не дремать, вырезал что-то на грязной столешнице, изредка поглядывая на пленника. Мальчишка за все время так и не пытался пошевелиться, и стражник всерьез начинал подумывать, не околел ли пленник вообще?
