– Кудыма, прими добрый совет. Прежде чем ты начнёшь своё восхождение на Злую гору, побывай на Иремеле. Поговори с ней. Если гора Мань-Пупу-Нер есть мужское начало, то гора Иремель – женское. Да, я знаю, простому смертному туда путь заказан. Но жрецы иногда поднимаются на её вершину. Если помыслы твои чисты, дух Иремель допустит тебя к себе.
– О чём мне с ней говорить?
– Не знаю. Просто посиди на вершине, подумай. Обо всём подумай. Так ли ты живёшь, то ли ты делаешь. Откройся. С вершины горы видна, кстати, и Злая гора. Как и Иремель, она имеет две вершины. Впрочем, сам увидишь. Однако, мне пора.
Монах встал, начал складывать в котомку котелочек, чайник, чашки.
– Как тебя зовут?
– Послушай дождь, послушай ветер, узри, как растут камни. Это и будет моё имя. Прощай, жрец.
– Прощай, путник.
Монах накинул котомку на плечо, взял посох и неслышно растворился в лесных дебрях. Ватажники только головами покачали.
Впереди ждала Иремель. Кудыма решил внять совету.
VIII
Перевалив через хребет Аваляк, ватажники поставили лагерь. Дальше Кудыма пошёл один…
Взобравшись на двугорбую вершину, шаман принёс жертву – крупного, жирного зайца, окропив его кровью камни Священной горы сперва на малой вершине, затем – на большой. Между вершинами шаман оставил особый дар – наряженную лентами стрелу и бронзовый острый нож.
С большой вершины открывался великолепный вид. Даже два зловещих пика Злой горы выглядели отсюда привлекательно. Окутанная дымкой низких облаков, величественно вздымала гора Ямантау свои отроги.
Шаман присел на крупный валун. Умиротворение и глубокое спокойствие охватили его. Снялись напряжение и усталость последних дней, исчезла настороженность. Не было ни грусти, ни сожаления, растворились злоба и ненависть. Кудыма словно погрузился в тёплую воду и теперь бездумно плыл по течению.
Сколько он просидел в таком состоянии – он не знал. Время перестало для него существовать. Дух горы приняла его, очистив помыслы, наполнив чем-то, что невозможно выразить словами. И он для себя решил открыть истинную цель похода всем своим соратникам. Раз они с ним остались, то как он может им не доверять?
С начисто обновлённой душой Кудыма возвращался обратно в лагерь. Ничто не омрачало и не тревожило эту душу. А между тем беда уже подкрадывалась неслышными, мягкими шагами, намечая очередную жертву, дыша в затылок тяжёлым свинцовым сипом своих чёрных лёгких.
Жара наконец-то спала. Небо заволокло серыми, низкими тучами. Накрапывал неторопливый бусовик
[41]
. Кудыма легко бежал, широко раскрыв волчовку, под его каплями.
Вскоре должен был показаться лагерь. До Кудымы донёсся слабый запах дыма и жаренного на угольях мяса. Вдруг резкая вонь давно не мытого человеческого тела, намокшего кожаного доспеха и особенного привкуса железа прорезали ароматы хвои и лесных трав, острой струёй ударил в ноздри. Шаман на бегу достал меч, приготовился к бою. Из кустов бесшумно вынырнул Пятка и, приветливо кивнув шаману, коротко прокричал ночной птицей, нырнул обратно в густые заросли.
В лагере Кудыму встретили бурно и радостно. Усадили у костра, сунули в руку чёрствую лепёшку и кусок плохо прожаренного мяса убитой накануне косули. Только теперь шаман почувствовал, насколько он был голоден. Вонзив зубы в сочащийся кровью шмат, закусил лепёшкой. Затем, насытившись, он коротко поведал товарищам о том, для чего они направляются на Злую гору. Однако с удивлением обнаружил, что люди встретили эту новость с абсолютным равнодушием. На его вопрос, неужели их не интересует, почему и зачем они идут вместе с ним, и, возможно, на верную смерть, ему за всех ответил сменившийся к тому времени с поста Пятка:
– Да какая нам разница? Умирать, так умирать. Все когда-нибудь помрём. Разве мы за богатством или славой пошли, когда нас Волчий хвост позвал? Те, кто за добычей шёл, отвалили в сторону. А те, кто остались с тобой… Как тебе объяснить? Что может быть лучше жаркого боя? Что может быть лучше вольного ветра? Что может быть лучше дальней дороги? Весь мир перед тобой. Что нам дворцы и храмы! Что нам боги и их жрецы! Не сомневайся, Кудыма, в нас. Делай, что должно. И пусть будет, что будет.
Несмотря на то что, по всем приметам, бусовик перешёл в замочь
[42]
, решили выступать. Сборы много времени не заняли.
Вообще говоря, маленькой ватаге пока везло: в пути они наткнулись только на два военных отряда, и ни разу – на стойбище или деревню. Шли к намеченной цели верхним волчьим чутьём. Плохо зная местность, смогли оторваться от погони и не забрели в тупик. Сколько ещё мер везения отпущено им в этом бренном мире? И какими мерами меряется везение: вёдрами, горстями или каплями живительной влаги в пересохшую глотку после горячего боя?
Бежали, как обычно – волчьей цепочкой. Теперь впереди виднелись отроги Злой горы, две вершины которой терялись в серых облаках. На бегу Кудыма мучительно размышлял: восхождение на Иремель не дало ему подсказки на самый главный вопрос – где искать магический нож. Ведь под каждый камень Злой горы не заглянешь, в каждую расселину не спустишься. Как отыскать вход в заветную пещеру в этой каменной круговерти? И что собой представляет эта пещера? Нескончаемые подземные лабиринты и переходы с огромными залами, которые стерегут злобные, коварные маленькие люди-дверги
[43]
, или это небольшая рукотворная ниша под охраной местного горного племени?
Он чувствовал, что дух горы преподнесла ему какой-то дар. Что-то новое, непонятное пульсировало у него в голове, жило, пока что своёй жизнью, в его теле. Но – что это? И как использовать этот пока неясный и до конца не осознанный подарок?
Ничто в этом мире не происходит просто так. Каждый жест, каждый шаг, каждое слово отдаётся в бесконечности Мироздания и возвращается обратно многократно усиленным. Ему ли, шаману, этого не знать! Это значит, что любой дар нужно использовать правильно. А как его использовать, если он сам окончательно не разобрался, что в нём изменилось!
Ноги привычно несли тренированное, жилистое тело, несмотря на приличный груз за спиной и глубокий мягкий мох, в котором ноги утопали почти по колено. Бежать было тяжело, лёгкие жадно хватали промозглый воздух. Пот смешивался с дождевыми каплями и струйками стекал вдоль всего тела, пропитывая волчовку и штаны. Длинные волосы намокли и холодными прядями липли к шее и к щекам. Кудыма свернул вправо, огибая вывернутую с корнем огромную ель. И тут он услышал далёкий, неясный в шуме дождевых капель, треск – точно огромная вековая ель или сосна, ломая свои мохнатые лапы о стоявшие рядом деревья и круша подлесок, тяжело рухнула на землю. Казалось бы, ничего особенного не произошло, но было в этом шуме что-то неправильное, несвойственное лесу.
