Установление хорошей погоды обрадовало ватажников. Что-что – а голодать теперь уж точно не придётся. Набьют себе уток на стоянке, или ещё какой-нибудь дичи.
Но случилось совсем не так, как думали и предполагали. За очередным выступом, который они преодолели вброд по колено в воде, открылась большая поляна и широко раскинувшееся на ней становище. Вдруг забрехали псы. Ватажники присели, затаились. Вскоре всё стихло, лишь изредка до ватажников доносились голоса взрослых и детей. Вот заплакал младенец, донеслась невнятная песня. Судя по говору, это были башкиры. Кудыма махнул рукой, и воины отступили обратно за скалу. Никто из становища пока не догадывался о притаившейся неподалёку ватаге.
Решили послать разведку. Щука разделся донага и, зажав в зубах нож, бесшумно, без единого всплеска, погрузился в ледяную воду.
Через пару томительных часов он так же бесшумно, без всплеска, вынырнул. Зубы Щуки выбивали дробь. Ватажники бросились растирать воина, затем облачили его в сухую одежду и дали хлебнуть из баклаги крепкой медовухи.
– Радуйся, Кудыма! Знаешь, кто здесь стоит? Твой дружок Пислэг.
– Кто-о?
– Пислэг. Однако давай всё по порядку. Значит, так. Вынырнул я из воды и прополз по краешку поляны, вдоль скалы, до леса. Залез на ель, осмотрелся. Благо, ветер дул на меня, псы не учуяли. Поляна очень большая. Со стороны реки она ограничена скалами. Скалы отвесные. Нам повезло, что вода сейчас самая малая. А так бы не добраться. Пляж – шагов двести. До леса – шагов семьсот. В лесу, похоже, трясина. Посередине поляны – невысокая, в человеческий рост, стена из камней, обмазанных глиной. Скорее всего, стена эта во время половодья просто сдерживает воду, и весной служит заграждением. В противоположной от нас стороне стоит кошара. Отара овец большая. Пасут их стая кобелей. Вожаком у стаи – сучка, что гораздо опаснее, чем если бы был кобель. Что ещё усмотрел? Два раба в чане месят ногами глину, три юрты. Пять женщин разного возраста, три младенца, пять ребятишек. Взрослых мужчин – четверо, один из них недавно только из отроков вышел. Живут, по всей вероятности, скрываясь от всех. Уж больно место уединённое. Ни с какой стороны не подобраться, не увидеть. Как они сами сюда забрались? Да ещё с отарой? Живут беспечно, безбоязненно. Вот, вкратце, всё.
– Что же, становище будем воевать. Дождёмся ночи, когда все спать улягутся. Потом ударим. Одно меня беспокоит – пёсье племя. Ну, да ладно, боги не выдадут, свиньи не съедят. Пислэга обязательно брать живьём!
– Слышишь, шаман, а отчего ты не хочешь молнии покидать? Чего мечами зря махать?
– Понимаешь, Щука, сей дар и появившаяся во мне сила пока пугают меня самого. Не умею я ещё толком с ней обращаться. Так лучше пока без неё. Да и против кого здесь её применять? Нам что, бесчисленное войско противостоит?
– Ты, видимо, забыл кое-что. Давай я тебе напомню. Как ты объяснишь странность появления ватаги Пислэга под твоей деревней, а потом её исчезновение? И всякие прочие нестыковки?
– Я помню. Именно поэтому не хочу пользоваться огромной дубиной против комара. И именно поэтому хочу видеть Пислэга перед собой живого и здорового. Но связанного. Как думаешь, Щука, он нам расскажет о том, что нас обоих так удивляет?
– Расскажет! Даже не сомневайся, – в глазах Щуки мелькнул недобрый огонёк.
Кудыма вспомнил несчастного разбойника. И содрогнулся. Действительно, расскажет. Можно даже не сомневаться.
Остались ждать ночи.
Вечером сильно похолодало. Воины жались друг к другу спинами в тщетной попытке согреться. Жечь костры было нельзя, дабы не вспугнуть башкир. Над скопищем людей поднимался парок, который густым инеем оседал на их бровях, усах и бородах. Промокшая одежда встала ледяным колом. Но сильнее холода донимал голод. Начинала подниматься глухая злоба на сытых, ничего не подозревавших башкир. Они, поди, сейчас в юртах, подвалившись под мягкий бабий бок, жареное мясо жрут, запивая его крепким бульоном и заедая лепёшками. А ты – мёрзни тут да икай от голода.
Наконец луна показала полночь. Без малейшего шороха отряд осторожно вышел на исходные позиции, обогнув выступ скалы и окружив стойбище полукругом со стороны реки. Замерли, прислушались. Вдалеке лениво взбрёхивали псы.
Воины без лишней спешки продвигались ползком вперёд. Вот один из них, сложив руки у рта, изобразил тоскливый волчий вой, начав на высокой ноте и закончив резко вниз. И тут же остальные поддержали волчью песнь нестройным хором. Где-то вдали ответили настоящие волки, длинно и тоскливо. Взбеленились псы, скот в овчарне сбился в кучу. А вой становился всё ближе и ближе. Псы, поджав хвосты, стали жаться у ног сторожа. Тот, натянув лук, напряжённо всматривался в темноту. Наконец он заметил подползавшего волка. Но только хотел он закричать и спустить тетиву, как внезапно волк обернулся воином. Со всех сторон свистнули стрелы. Живот и грудь несчастного пронзило несколько стрел. Бросившихся вперёд псов встретили топоры и мечи. С животными было покончено в мгновение ока.
Теперь ватага, уже не таясь, бросилась к юртам. Врываясь в тёплые жилища, вязали плохо соображавших со сна башкир. В богатой юрте схватили Пислэга. Заспанный и крепко связанный, он с удивлением и ужасом смотрел на вошедшего в жилище чудинского шамана.
– Здравствуй, Пислэг. Здравствуй, мой кровный брат. Вот и свиделись. Ты пока отдыхай – всё же ночь. Утром поговорим. Утро, говорят, вечера мудренее.
XVI
Едва посерело на востоке, Кудыма велел привести к нему Пислэга.
– Доброе утро, брат, – поприветствовал он башкира.
– Доброе, – буркнул в ответ Пислэг.
– Вижу, ты не очень рад нашей встрече. Отчего так? – усмехнулся шаман.
– Да нечему особенно радоваться. Давай поскорее закончим с этим делом. Руби меня. Вот он я – перед тобой. Бывший твой кровный брат.
– Нет, убить тебя я всегда успею. Сперва позавтракаем, побеседуем о том, о сём. Есть у меня к тебе кое-какие вопросы. Давай-ка поговорим по душам. Ты не возражаешь, мой, несмотря ни на что, кровный брат? Узы кровного братства нерушимы. Или ты не знал? Даже если один кровный брат предал другого.
– Твоя сила – тебе и решать.
– Вот и ладушки.
Пислэг боялся этого разговора «по душам». Неужели придётся раскрыть свою тайну? Когда его захватили, он надеялся на быструю смерть: убьёт его Кудыма сгоряча, мстя за тот набег и предательство – вот и хорошо. Конечно, потом, когда тело будет снова возрождаться к жизни, станет невыносимо больно. Пислэг ярко помнил все эти ощущения. Два месяца назад он ходил на охоту. И на ней какие-то неизвестные разбойные люди его выследили и закидали стрелами. Забрали оружие, одежду. Пислэг очнулся через сутки от невыносимой боли. Тело выталкивало из себя обломки стрел, заращивало раны. От страшных мук башкир выл и катался по земле. Особенно тяжело нарастали выклеванные вороном глаза. Но восстановился он полностью – даже шрамов не осталось. И глаза видят лучше прежнего. Бог выполнил своё обещание.
