– По рукам – это как?
– Экий ты глупый! Согласен?
– Да. Согласен.
– Согласия мало. Помни: слово Бога – нерушимо. Сам Бог не может потом его отменить. Вечность и вечная молодость тела – это… очень надолго. Поэтому, прежде чем мы заключим сделку, подумай ещё раз. Я подожду.
– Я согласен!
– Что ж, решение принято! Даю слово, что ты будешь жить вечно, возраст твоего тела вечно будет – тридцать пять биологических лет, все механические разрушения, происходящие с твоей плотью, она будет регенерировать сама. СЛОВО МОЁ НЕРУШИМО! ДА БУДЕТ ТАК!
– И что теперь?
– Проверь. Возьми нож и отрежь себе палец, например.
Пислэг взял клинок, с опаской посмотрел на незнакомца. Затем положил ладонь на узорный столик и рубанул ножом по пальцу. Резкая боль обожгла руку, отрезанный палец скатился на пол. Хлынула кровь. И вдруг атаман с ужасом увидел, что палец шевелится и ползёт обратно к нему. Вот он уже на ноге, вот на груди, и вот уже на руке. Примостившись на своё место, на мгновение замер. Руку пронзила чудовищная боль. И вдруг всё кончилось. Пислэг с изумлением посмотрел на ладонь. Мизинец был на месте. Осторожно пошевелил пальцем. Шевелится! Исчезла красная каёмочка раны, осыпалась кровь. Будто бы ничего и не было.
– Ты понял? – спросил Пислэга Бог.
– Да, – с благовейным ужасом ответил атаман.
– Избегай ран. Но помни, убить тебя никто никогда не сможет. Даже если нанесут сколько угодно смертельных ударов. Однако возвращение и восстановление плоти – это боль. Тут я бессилен.
– Ничего, я понял и принял твои пожелания. Я буду учиться драться на любом оружии. Я достигну совершенства боя. У меня теперь много времени.
– Теперь о набеге. Завтра ты, ровно в полночь, построишь дружину. Я перенесу вас поближе к деревне – оттуда до неё останется совсем недалеко. Обратно, после набега, вернётесь на то же место. С собой захватите всех своих раненых. Про убитых не беспокойся, это не твоя забота. После того как придёте на место, я перенесу твою дружину обратно сюда, а тебя и тех, кого ты назовёшь – сразу туда, куда ты укажешь. Я слушаю.
– О, Великий… – Пислэг всё ещё не мог окончательно прийти в себя. – Я хотел бы, чтобы меня, мою семью и нескольких моих рабов ты перенёс на это место… – атаман представил себе поляну на пограничной реке: место глухое, безлюдное. – А также попрошу тебя перенести несколько сотен овец, нескольких псов для охраны, оружие и пару юрт… Тебе не трудно?
– Перенесу. Мне не трудно, – Бог улыбнулся. – Я тебе всё перенесу. Даже то, о чём ты сейчас не вспомнил: одежду, утварь, инструмент, нескольких коней. И всё-всё, что необходимо для жизни человека. А пока – до завтра. Ты меня не увидишь больше. Но почувствуешь силу. Подготовь людей.
Так был совершен набег на деревню. Зачем? Пислэг не знал. Какое ему, вечному, теперь до этого дело? Ах, если бы не эта трагическая случайность новой встречи с Кудымой! Но шаман дал слово, если Пислэг обо всём поведает, будет поединок. Что же, Кудыма, давай сразимся! И решим этот никому не нужный спор. Только ты всё равно проиграешь. Уже проиграл.
Пислэг ухмылялся.
XVIII
С ужасом слушал Кудыма рассказ Пислэга. Потом сказал показавшиеся странными тому слова:
– Ты сам, Пислэг, наказал себя за клятвоотступничество. Ты даже не представляешь, как ты себя наказал. В этом походе я узнал, что были времена, когда не было ни богов, ни людей. Как знать, что ждёт нас впереди. А ты будешь жить вечно. Даже Мать-Земля когда-нибудь преобразится, состарится. А ты будешь молодым. Будешь бродить по старой Земле, на которой не будет ни богов, ни людей, ни животных, ни птиц, ни рыб, ни деревьев. Я не знаю, когда это случится, но это будет. Ты когда-нибудь захочешь умереть, но Слово Бога нерушимо, даже если уже не будет самого Бога.
Кудыма покачал головой.
– Ты просто мне завидуешь!
– Я? Тебе? Я тебя жалею. Послушай, Пислэг, тебе нужно очень постараться убить меня. Ты знаешь, что я иначе с тобой сделаю?
– Убьёшь? – Пислэг был полон сарказма.
– Нет, оставлю жить. Но не всего тебя, а только голову. Пусть её клюют вороны. Остальное сожгу и пепел развею над рекой. Посчитай, сколько твоему телу понадобится времени для того, чтобы собраться вновь в единое целое? И какая будет при этом боль? И сколько поколений сменится за это время? Кому ты будешь мстить, Пислэг, за эти свои страдания? Нас уже не будет. Может быть, даже нашего народа уже не будет. Ведь вечность – это очень долго.
Атаман побледнел.
Поединок решили провести на берегу реки, ранним утром.
Ватажники развязали Пислэгу руки и ноги.
Пока Пислэг растирал руки и, приседая, восстанавливал кровообращение в ногах, несколько воинов привели на берег пленных башкир и положили на песок несколько ножей и боевых топоров. Плотным кольцом окружили место будущего боя. От разгорячённых людских тел и их дыхания над толпой поднимался парок, тающий в синеве морозного утра.
Согласно условиям, первым должен был выбирать оружие Пислэг. Скинув толстый, стеснявший движения халат и оставшись в свободной холщовой рубахе, башкир подошёл к оружию, перебрал несколько ножей. Выбрал нож хорезмийской работы с хищным кривым, длинным лезвием и костяной рукояткой. Долго примерял по руке боевые топорики. Его никто не торопил. Все прекрасно понимали, что значит в смертельном поединке правильно выбранное оружие. Наконец Пислэг сделал свой окончательный выбор и отошёл в сторону, предоставляя противнику сделать свой. Кудыма подошёл к оружию и равнодушно взял первые попавшиеся под руку нож и топор. Нож ему попался плохо сбалансированный, а топор – тяжеловатый. Пислэг с удивлением взглянул на противника. И его вдруг поразили совершенно пустые, мёртвые разноцветные глаза Кудымы. Будто не живой человек стоял перед ним, а оживший мертвец.
Чтобы сбросить с себя странное оцепенение, Пислэг несколько раз взмахнул топориком и ножом – пусть рука попривыкнет к их тяжести. Собственная ловкость вернула ему утраченную было уверенность. Он не подозревал, что бой им уже проигран. Пислэг боялся лишь поражения. Кудыма же не боялся смерти.
Бойцы встали друг от друга на расстоянии броска. Рослые, сильные, ловкие, статные. Трудно было отдать предпочтение кому-либо из них. Оба – искуснейшие воины. Оба – мастера поединков.
Рукопашный бой обычно укладывается в один удар. Иногда – в два. И совсем редко – в несколько. Одно неловкое движение, неправильно выбранная позиция, и ты – труп.
Пислэг, приняв стойку «сокола», крепко укоренился на чуть подпружиненных ногах, обутых в кожаные сапоги с бронзовой окантовкой – тоже своего рода оружие. Правильным ударом такого сапога можно сломать противнику ногу, разбить рёбра, пробить живот. Небольшие шипы по краям канта не позволяют скользить по льду, снегу, мокрой траве, дают дополнительную устойчивость при ударе. Правая рука была полусогнута и чуть отведена вбок, в ее ладони, лезвием вперёд, поблескивал нож. В левой Пислэг, посередине древка, держал боевой топор.
