– Да она просто испугалась! В этой погремушке весу граммов пятьдесят от силы! Если бы детей было так легко убить… – Кажется, он тогда даже развеселился. И что-то там опять вякал про свой огромный родительский опыт. Вот ничто они, эти ум и опыт, если у человека не хватает самой малости – граммов пятидесяти такта.
На сей раз Мальцева кофе не упустила. Позволив Мусе рысачить по кухонному полу.
– Я бы не против. Но твой папочка категорически запрещает мне курить при тебе. И даже не потому, что дым. Чтобы ты получила из сигаретного дыма хотя бы ту норму бензола, что мы щедро потребляем с пищей, тут должна курить рота солдат. Хором. Причём часов эдак семьсот пятьдесят кряду в режиме chain-smoke. Тут у папочки мозгов хватает понимать. И про нормы. И про то, что живём мы не в карельской тайге. Он, видите ли, не желает, чтобы ты меня видела с сигаретой во рту! Это из той же серии, как креститься: тремя перстами или двумя. Или вообще не креститься. А папочка бросил. Курить. Креститься он и не начинал никогда. Нет худших ханжей, чем бывшие… Ещё я обещала папочке не сквернословить при тебе. Но маме надо покурить. Потому что кофе без сигареты это всё равно что ковбой без лассо!
Мальцева подхватила дочь на руки, отнесла в комнату, огляделась. Поставить в кроватку? Муся тут же заорёт. А кофе, пусть даже и с сигаретой, под аккомпанемент рёва – не то удовольствие. То есть вообще никакого. Пол и кровать? Исключается. Тут же приползёт на кухню, а она Панину пообещала, что не будет курить при дочери. Глупость конечно же, но дал слово – пусть и сто раз глупое, – держи! Манеж! В кладовке есть манеж. Татьяна Георгиевна достала манеж, отловила поползшую за ней дочь, вернулась в комнату. Ещё раз огляделась более прицельно. Пол весь был усыпан игрушками, тряпьём, тут же валялась железная дорога с паровозиками. Откуда она здесь? Какой-то идиот подарил, наверное. Или Панин себе купил. В любом случае они оба – и великовозрастный отец, и совсем ещё мало соображающая дочь – обожали завороженно наблюдать, как паровозики гоняют и гоняют по кругу. Муся хохотала, как безумная, – это ещё можно понять. Щенок – он и есть щенок. Но и Панин чуть челюсть на пол не ронял! Наверное, у него в голове что-то там успокаивалось, когда он созерцал зацикленные паровозики. Это же в реальной жизни всегда рано или поздно случается – ограничитель циклов и выход на наиболее приемлемый вариант. Вероятно, Панина устраивал нынешний жизненный цикл, он не желал из него выходить и, соответственно, отключил счётчик циклов. Вот ему и доставляли удовольствие, успокаивали бесконечно ёрзающие по кругу паровозики. Теперь манеж совершенно некуда воткнуть!
Мальцева поставила манеж на кровать. Посадила в манеж Мусю. Накидала её текущих любимых игрушек. Муся тут же схватила что-то резиновое и стала оглушительно пищать. Ну и отлично. Это просто музыка по сравнению с рёвом. Татьяна Георгиевна вернулась на кухню. Пусть и чуть остывший – но кофе. С сигаретой! Она присела на табуретку. Прислонилось спиной к стеночке. Прикурила сигаретку, затянулась и сделала первый глоток кофе. Муся внезапно перестала терзать резиновую игрушку. Мальцева чуть насторожилась. Нет, тихо. Хорошо! Целая чашка кофе и с целой сигареткой – в покое! А потом – образцово-показательный мамский день!
И тут вдруг раздался оглушительный грохот. Пространство разорвало глухим сотрясением. Как при бомбёжке. По-крайней мере, именно так в тот момент Татьяне Георгиевне показалось. И через долю секунды – вой сирены. Именно так в тот момент Татьяне Георгиевне почудилось. Она швырнула сигарету в чашку с кофе («противопожарная безопасность!» – привязывающая к жизни реперная точка) и через мгновение была в комнате. Увидела перевёрнутый, сложившийся манеж, под которым билась и орала Муся. Билась и орала прямо на грёбаных паровозиках! Долбаный манеж приземлился прямо на мудацкую железную дорогу! Мальцева подскочила, отшвырнула манеж, подхватила Мусю… И увидела, что всё лицо дочери залито кровью.
– Муся! – прошептала Татьяна Георгиевна.
И всё. И её сознание отрубилось. Мозг отказался воспринимать и анализировать ситуацию. Главный процессор перестал соображать. Дальше действовало тело.
Тело что-то на себя натянуло из кучи на полу. Тело схватило ключи от машины. Тело пристегнуло единственно важную во вселенной сущность в автокресло. Тело понеслось сквозь пространство, лишённое изображений, запахов, звуков и мыслей. Тело шло на рефлексах, слегка фиксируя не такие тактильные ощущения где-то внизу. Тело примчалось, выскочило, схватило автокресло и куда-то, по одному телу известному маршруту, понеслось, не реагируя ни на какие внешние раздражители и не давая возможности раздражителям внутренним достучаться до мозга. И наконец вот он, триггер запуска чувств:
– Вова! Муся! – истошно закричала Мальцева, протягивая автокресло Ельскому. – Глаза! Паровозики! Глаза! Железные! Мозг!
И Мальцева упала в обморок, как только Владимир Сергеевич принял у неё автокресло с ревущей, размазывающей по лицу кровь и слёзы, вперемешку со слюной, дочерью.
Когда Татьяна Георгиевна пришла в себя, то увидела довольную, счастливую, улыбающуюся миллионом своих очаровательных улыбок дочь, играющую с фонендоскопом на коленях у Ельского.
– Что с ней?! – исторгло тело первое осознанно-сформированное мозгом предложение.
– Ничего, как видишь. Вытер сопли, умыл харюшку. Зря я, что ли, доктор наук и завотделением?
– Но она рухнула с высоты на железные паровозики! Глаза, сотрясение…
– Мальцева, вот уж не думал, что ты стебанёшься. Кто угодно, но только не ты. С какой высоты она рухнула? С пола на пол?
– С кровати!
– О да! Это резко меняет дело! Насколько я помню твою берлогу, то ложе наслаждения расположено на чудовищной высоте сантиметров в двадцать.
– Но она была в манеже, а там, на полу, паровозики!..
– Раскачала манеж – обычное дело для сообразительных детей. Когда упала, прикусила губу. Отсюда и кровь. У детей сосуды густо и близко, если ты забыла. Но крови не было бы столько…
В кабинет протиснулся Святогорский.
– Простите, что я без сту… Ах! Ух! Еть…тить агрегат через забор по частям! – восторженно выдохнул Святогорский, глянув на Мальцеву. И, прикрыв лицо рукой, сполз по стеночке и так и затрясся на корточках.
– Человек – это звучит модно! – добавил Ельский и тоже мрачно заухал.
И даже Муся залилась одной из своих самых обворожительных рулад, глядя на маму.
– Из… извини… – никак не мог успокоиться Аркадий Петрович. – Но, во-первых, тебя ищут гаишники, внесшиеся с проблесковым маячком и сиреной за твоей машиной на наш тихий больничный дворик. Я слёзно умолил их обождать в твоём кабинете. И даже кофе им сварил, заговаривая зубы. Во-вторых, на пути следования к Вовиному кабинету стоят окаменевшие фигуры сотрудников нашей богадельни. Сам-то я твой триумфальный забег пропустил. О чём буду скорбеть до конца своих времён. Впрочем, доброхоты тебя зафиксировали и в фото, и в видео. Накинь-ка халатик. У гаишников не всегда хорошо с чувством юмора.
