– А деньги?! – требовательно выкрикнула вслед «психолог».
– Удивительная, непрошибаемая наглость! – резко обернулась Марго. – Вы вызываете моё искреннее восхищение! Даже лохующие рожающих на дому – хотя бы что-то делают! А тут протухшая баба принимает меня в клоповнике, аб-со-лют-но ничего не делает, но хочет денег!
– Да, вы потратили моё время!
– Что?! Ах ты курва! – перешла на повышенные тона Маргарита Андреевна. – Ах ты ж дрянь нечистоплотная! Да даже если бы у тебя была лицензия и кассовый аппарат – так хрен бы ты от меня денег добилась за такие, прости господи, «услуги»! Деньги?! А в налоговую на тебя, сука, не стукануть?! А участковому телегу не накатать?! Проживаешь наверняка не по договору, а баш на баш, знаем мы вас, таких прошмандовок.
Дверью съёмной развалюхи Маргарита Андреевна хлопнула от души. И ещё долго не могла успокоиться, шла к машине и громко возмущалась:
– Нет, надо же, какая наглость! Ни стыда ни совести!
Но, как это ни удивительно, визит к «психологу» помог. Помог вспомнить, что она сама, Маргарита Андреевна Шрамко, надо – железная леди. А надо – так и базарная баба. И лошадь, и бык, и мужик. И в силах справиться с великовозрастной дочуркой. Обязана. Святой долг! И перед собой. И перед Светкой. Ещё не поздно человеком стать!.. Не нравится? Твои проблемы. Денег высылать буду. Захочешь – приедешь к нам. Не захочешь – поплачу, но переживу.
Джон заваливал письмами, звонил по нескольку раз в день. Кое-как общаться они уже могли. Собственно, особых слов и не надо было. Скучаю, люблю, выходи-за-меня-замуж! Маргарита Андреевна собрала уже все бумаги, но отчего-то медлила…
Старая подруга набрала воздуха, как перед глубоким погружением.
– Таня, а теперь уже и медлить не очень могу, потому что…
– Да чего тут медлить! – перебила Мальцева. Завопила, вклинившись в крохотную паузу. Благо, была глубокая ночь и кабинет начмеда, находящийся в тиши административного крыла за дубовой дверью, гарантировал надёжную звукоизоляцию. – Если я когда-нибудь буду писать памятку для баб «про любовь» и как отличить её от всего остального, она будет начинаться так: «Есть один-единственный признак того, что он вас не любит: он на вас не женится!»
Маргарита Андреевна открыла было рот, но Татьяна Георгиевна властно оборвала её жестом, вскочила, закурила и нервно заходила взад-вперёд по кабинету, очевидно войдя в роль:
– Вот только не надо уже! Я слышу, как шуршат крылья и уже вылетают из вас гневные отповеди. Ерунда! Один-единственный признак того, что мужчина вас не любит: он на вас не женится! Всё! Уже можете заткнуться и есть своё «он женат», «у него дети», «у него обстоятельства», «он гражданин Марса» в одиночестве! И даже регулярно демонстрируемое желание жениться – не есть любовь. Потому что, демонстрируя желание жениться, он на вас не женится!
– Это ты о своём, что ли? – обрела голос поражённая внезапной горячностью подруги Маргарита Андреевна. – О Сёминых пожизненных «демонстрациях желания»?
– Да. И об этом тоже.
– Но ты же сама за него замуж не шла.
– Именно! – взмахнула Мальцева тлеющей сигаретой в опасной близости от собственного лица. – Не шла, потому что не люблю!.. Я не люблю Панина! Совершенно! – остановилась она внезапно и резко. – Он – прекрасный самец. Потрясающий образчик. В постели и в жизни. И отец потрясающий. Но я не люблю его! А он – не любит меня! Он всю жизнь любил не меня, а свою любовь ко мне! Как я сама не догадалась?! Не только не догадалась, но, когда мне об этом говорил Святогорский, я ещё и не поверила! И долго кричала на него, что мужику не пристало лясы об чужую койку точить… А это была совершеннейшая правда! И вот венцом за свою надрывную любовь к своей любви ко мне Сёма получил Мусю. То есть думает, что получил. Он не понимает, что Муся – другой человек. Не мой. И не его. Она наша дочь, но это ничего не значит для жизни самой Муси, кроме того, что на старте у неё хорошие, небедные, заботливые няньки и, хорошо бы, друзья в будущем. И более это не значит ничего!
Маргарита с опаской смотрела на подругу.
– Тебя с чего вдруг так прорвало? Накопилось?
– Да пойми ты! – Мальцева с яростью затушила бычок в пепельнице. – Не у меня накопилось! У всего мира накопилось! Тут нет никакого «своего» или «не своего». Это как закон всемирного тяготения – одинаково для всех. Незнание закона всемирного тяготения не освобождает незнающих от всемирного тяготения. Гравитационное поле любви таково, что любящие обязаны жениться безо всяких «если» и «когда». И твой Джонни тебя любит! Не выйдешь за него замуж – будешь дура! Ты его любишь?
– Да! – выдохнула Марго.
– Тогда, не выйдя замуж за него, ты будешь не только дура, но и преступница! Любовь так редко даётся людям! Реже, чем выиграть миллион долларов. Куда реже!
– Та-а-ань, – как-то жалостливо протянула давняя подруга.
– М-м? – вяло откликнулась Мальцева, выдохшаяся не столько от внезапной красноречивой тирады, сколько от навалившейся всей ясностью осознания правды: она не любит Панина.
– Я беременна.
– Да ты что! – ахнула Мальцева. – Я тебя поздравляю!
– Смех и грех! Ещё одна на старости лет… Я ещё не сказала Джону. Тебе вот. И… – Маргарита Андреевна ещё раз очень глубоко вдохнула и как в прорубь нырнула: – И Светке!.. Что тут началось! «Уедешь – прокляну! Я тебе не нужна, получается?! Новый ребёнок – новая кукла!.. Старую – на помойку!..» Всё в таком роде, с потоками грязи. Я уже, оказывается, должна в гроб лечь и крышкой накрыться, а не беременеть тут, как грязная вонючая потаскуха… Это бы всё я пережила. Не первый раз ругаемся. Но она потащила меня к адвокату. И выяснилось, что если я выйду замуж, рожу гражданина США, получу разрешение на работу и американское гражданство, то навсегда перекрою своей дочери путь в Соединённые Штаты Америки. Она уже совершеннолетняя. Для «воссоединения семьи» не годится. Или годится – но по апробированной еврейской линии, а у нас по всем родственникам, ищи-свищи, кого угодно обнаружить можно вплоть до эвенков. Но ни одного самого завалящего еврея. Тем более – еврейки. Адвокат очень убедительно говорила. И как я теперь должна?.. Как я могу бросить Светку одну? Она же моя единственная до-о-о-оченька… – Маргарита Андреевна окунула лицо в ладони, в свои натруженные многоопытные ладони, и заплакала тихо, как совсем маленькая девочка, которая не знает, кого она больше любит: маму или папу, – а её заставили выбирать; заскулила, как побитая ни за что собака.
Мальцева аж задохнулась.
– Какая гадость! Гадость!.. И глупость!.. Какая глупость!.. У меня же есть знакомые. Старики – давно граждане США, и наша с тобой ровесница-дочь к ним безо всяких осложнений гоняет в гости по два раза в год, да ещё и со взрослой уже внучкой… Но даже не это!.. Какая же дрянь твоя Светка! Ну и дрянь! – воскликнула Татьяна Георгиевна. – Как же так вышло, что у тебя выросла такая дочь?! Такая милая красивая девочка, а на самом деле… Боже мой, неужели и моя когда-нибудь так?! Рождаются такие… – Взгляд Мальцевой наткнулся на игрушку, припёртую Аркадием Петровичем. – Такие неваляшки! А потом – бах! – и Тамбовский пороховой завод!
