Федор Басманов знал дело, но Иван поспешил напомнить:
— Кого на пожаре увидишь, волокущего чужое добро, сечь без жалости!
— Так и сделаем, государь, уже не одну дюжину голов нарубили, а татей как будто меньше не стало. — И уже с надеждой: — Государь, ехать бы надо…
Федор не договорил, у пороховых складов опять ухнуло, и ставни, наделав шуму, слетели с петель.
— …того и гляди дворец снесет.
— Едем, — согласился наконец Иван.
Во дворе царя дожидались бояре. Они не отважились без согласия государя покидать Москву и сейчас, что звери в клетках, беспокойно ходили по двору, ожидая его появления.
Царь вышел в сопровождении рынд и Федора Басманова. Двое слуг несли за государем его любимый стул, который он таскал с собой всюду, даже брал на охоту. В лицах бояр Иван Васильевич рассмотрел нетерпение. Усмехнулся царь и повелел поставить стул во дворе, потом, не торопясь, опустился на него и стал взирать на пламя, которое бушевало уже перед дворцовой оградой. Казалось, государю торопиться некуда, он как будто наслаждался зрелищем, любовался огнем, который глумился и поедал его владения. Иван Васильевич наслаждался страхом бояр, которые не смели сейчас тревожить его, опасаясь немилосердного царского гнева. Лица бояр от дыма закопченные, на руках сажа, кафтаны с прорехами. Локти у боярина Темкина драны, у князя Челяднина подол оторван.
Боязно.
Неожиданно Иван улыбнулся:
— Потешиться хочу. Эй, рынды, сорвать кафтан с Федора Шуйского и одеть наоборот!
Рынды ястребами налетели на князя, невзирая на его возражения, со смехом сорвали с плеч кафтан и силком напялили задом наперед. Царь хохотал безудержно, размазывая ладонями по щекам выступившие слезы, заражал своим зловещим весельем и бояр, которые сначала сдержанно, скованные диким страхом, потом все смелее и увереннее хохотали над выходкой государя. Показывали пальцами на Федора, который, потеряв былую степенность, дурнем стоял посреди двора, уткнув курносый нос в высокий ворот кафтана.
Огонь веселился вместе с царем, танцуя, выбрасывая длинные языки пламени далеко вверх, и смех его был трескучий — то загорелась ограда дворца.
Иван поднялся.
— Едем!
Длинная вереница карет потянулась с царского двора, увлекая за собой караульщиков и дворовую челядь.
Последним горящую Москву покидал митрополит Макарий.
Владыка вышел из Успенского собора, когда уже его легкие были забиты дымом и чадом, а немногие из паствы, что решились разделить участь вместе с иерархом, бездыханными падали на пол, когда певчие вместе со сладостной «Аллилуйей» стали выкрикивать мольбы о спасении, когда фрески, разогретые огнем, стали рассыпаться и срываться вниз, оставляя на каменных плитах радужные краски.
У самых дверей митрополит остановился и закричал в ужасе:
— Богородица где?! Не выйду без нее!
Послушникам, сопровождавшим митрополита, стало ясно, что Макарий скорее сгинет в огне, но не сделает и шагу без образа Богоматери — одной из святынь Успенского собора, писанной еще митрополитом Петром.
Один из послушников метнулся обратно в чад. Его долго не было, и, когда уже всем стало казаться, что он сгинул в геенне огненной, юноша появился, сжимая в руках лик Богородицы. Митрополит взял икону, поцеловал руки Божьей Матери, темные не то от дыма, не то от принятого горя, и, подняв ее высоко над головой, вышел из храма. Следом шел протопоп, который в кромешном едком дыму сумел отыскать церковные правила, а уже потом послушники.
Двор пылал: горели церковные строения, вместо митрополитовых палат — груда сгоревших бревен. Обвалилась арка, которая огромным костром из вековых сосен закрыла выход.
Пахло паленой смолой.
— Отец блаженнейший, на стену надо подыматься, на тайник, что к Москве-реке идет, иначе сгинем здесь, — вел под руку митрополита молоденький послушник.
Отец Макарий дитем малым, не видя впереди ни зги, шел следом, держась за худенькое цыплячье плечико послушника.
— Веди, малой, не вижу ничегошеньки, — говорил митрополит, чувствуя, как едкий дым забирается в нос, в горло, спирает дыхание, понимая, что, не будь у него сейчас провожатого, так и задохнулся бы.
Однако на кремлевской стене митрополит облегчения не нашел. Владыка задыхался.
— Снимите меня отсюда, — молил он.
Внизу плотники ладили сруб, крепили канаты за толстые крюки.
— Сейчас, батюшка, сейчас, владыка! — торопились мужики.
И когда сруб был готов и воздвигнут на крепостную стену, на него положили митрополита. Протопоп перекрестил бесчувственное тело владыки и дал знак. Плавно раскачиваясь, словно ладья на волнах, сруб стал спускаться на берег.
— Смотри! Канат оборвется!
Сруб качнуло. Тело митрополита скользнуло по бревнам и готово было сорваться с пятиаршинной высоты. Сруб, словно лодчонка, попавшая в бурю, дрожал, доски скрипели и грозились рассыпаться. Митрополит, казалось, спал безмятежным сном, даже ненастье не могло потревожить его покоя. Но буря продолжалась, раздался выстрел — лопнул второй канат, и грузное тело Макария расшиблось о береговую твердь.
— Убился владыка! Насмерть убился! — перепугались плотники.
— Будет теперь от государя! Канаты-то сопрели на жару, вот оттого и лопнули.
— Неужно помер? — склонились послушники над телом митрополита. Даже огненная стихия казалась им малой бедой перед предстоящим гневом самодержца.
— Дышит! — радостно воскликнул один из них, отпрянув от груди владыки. — Бьется его сердечко. Давайте, братья, митрополита на ковер положим. Под руки его бери!
Макария взяли под мышки и бережно положили на ковер.
Рядом тихо хныкал молоденький послушник.
— На возок его, господари! Побережнее на возок кладите, вот так.
Брыкнул нетерпеливо ногой серый мерин и тотчас успокоился под прохладной рукой возчика.
— Куда же его? — спросил молоденький возничий у притихших послушников.
— В Новоспасский монастырь, — был ответ, — там знахари хорошие. Может, и выходят…
Москва опустела: не было ни челяди, ни бояр, отсутствовал и сам царь.
Вот когда Яшка Хромой почувствовал себя господином. Он никуда не торопился, хозяином хромал по пустынным улицам. Даже походка его сейчас казалась не такой безобразной, как раньше. Яшка помолодел, приосанился боярином и уверенно распоряжался:
— Двор обшарь! Может, оставили чего! Да не тулупчик мне нужен, а золотишко поищи, а то все в огне сгинет! А тулупчик этот оставь, нечего всякую рухлядь подбирать. Дверь ломай да в горницу ступай! Это дом боярина Шуйского, у него добра пропасть скопилось. На всю Москву куркуль известный!
Тати складывали добро в большие мешки и грузили их на телеги. В одном месте они натолкнулись на караульщиков, стерегущих царское добро.
