— Хочешь квайлюд? — прошептала Эвелин, вернувшаяся из туалета.
— Хочу, — заявил я, и она горячей рукой сунула мне в руку квайлюд.
Я бросил квайлюд в рот и, с трудом протиснув руку вниз — толпа сдавила нас еще сильнее, — пожал благодарно горячую руку драг-дилера.
— Выпьем? — предложил я команде.
— Выпьем, — согласился Ричард, записывая что-то в записную книжку.
Книжку он небрежно положил на плечо маленького Эдварда, который затих, очевидно, с нетерпением ожидая обещанных френч-герлс. Я заглянул в книжку. Ричард писал стихи!
Мы протиснулись к бару и заняли единственно доступное более или менее место — у входа в бар. Доступным оно было потому, что официанты все время сновали в бар и из бара и, очевидно, привыкнув к жесточайшим условиям труда в «Эксцессе», не всегда оповещали стоящих на их дороге посетителей о своем приближении. В результате пиво маленького Эдварда, за которое после некоторого всеобщего замешательства заплатил я, выплеснулось ему на тишот. Эвелин тоже пригубила пиво, я и Ричард пили джин-энд-тоник. Становилось душно. Все более душно, говоря точнее, потому что вначале тоже было плохо.
Ричард, взяв джин-энд-тоник, протискивался постепенно, поскребывая ручкой голову, к входной двери «Эксцесса», и мне от бара было видно, что он уселся там в нише окна за дверью и продолжил сочинение поэмы. Может быть, поэма была об «Эксцессе». Эвелин, таща за собой сквозь толпу свою сумку, опять отправилась в сторону туалета. Мы с маленьким Эдвардом остались вдвоем, прижатые друг к другу животами.
— По-моему, она ходит в туалет колоться, — сказал маленький Эдвард. — Героином, я думаю, или героином с кокаином. Прошлый раз, когда она вернулась из туалета, рукав ее рубашки был в мокрых пятнах на сгибе, как кровь… Темные пятна…
— Может быть, — сказал я, философски пожав плечами.
Наблюдательность маленького Эдварда меня раздражала.
— Что мы можем сделать, в любом случае? — добавил я, так как маленький Эдвард все еще вопросительно глядел мне в глаза. — Может, она бегает в туалет отлить, может, у нее слабый мочевой пузырь… — закончил я зло.
Маленький Эдвард в Нью-Йорке не в первый раз, но ему все еще мерещатся наркоманы-джанки в каждом мирно глотающем квайлюды драг-дилере.
Когда вернулся злой и одинокий Жигулин, мы с Эвелин откланялись. Я понял, что далее меня ожидает бессмысленное таскание по ночи в компании нервных, желающих поебаться молодых людей, и только.
— Слушай… — обратился я к Эвелин, — поедем к тебе. — И добавил: — Если ты не возражаешь.
— Поедем, — согласилась Эвелин. — У меня есть четыреста квайлюдов, полпаунда кокаина, и если ты любишь мескалин… — Она засмеялась, она счастлива была поразить меня изобилием наркотиков, имеющихся в нашем распоряжении.
— А трава есть? — спросил я.
— Есть, — заверила она. — Хорошая, для гостей… Я не курю. Только дурь от нее в голове. Лоу-класс драг
[36]
.
Мы попрощались с ребятами. Ребята — каждый — криво улыбнулись. У Жигулина уже была какая-то новая идея по поводу того, как с наибольшей пользой провести остаток ночи, и они тоже покинули «Эксцесс», устремившись к своему «конвертабл». Маленький Эдвард, выпивший еще пару скотчей, — платил уже Ричард — скользнул по нам с Эвелин пьяными глазами, покачал головой и расхохотался.
«Дурак, — подумал я снисходительно. — Я еду туда, где есть полпаунда кокаина, мескалин, четыреста квайлюдов, трава… и пизда. А ты, маленький Эдвард, куда едешь ты?»
В «бьюике» Эвелин дала мне еще один квайлюд.
Она жила теперь в Бруклине. До этого она жила в Манхэттане, но теперь она купила «бьюик» и живет в Бруклине.
— Это недалеко, — сказала она заискивающе.
— Не имеет значения, — заверил ее я.
После всех квайлюдов и чего там еще того, что она принимала в себя в туалете, ее слегка пошатывало, и она стала шепелявить. Но сев за руль, повела машину резко и уверенно.
Через пятнадцать минут мы уже были в тихом провинциальном городке, вдалеке от новой волны, эксцессов и Билли Идола.
В квартире (путь туда был обычный: заплывший от множества слоев краски холл, две несвежие пальмы, колонны, элевейтор с якобы сделанными из нержавеющей стали дверьми, три крепких с бронзовыми язычками замка) она плюхнулась на кровать, перевернулась на спину и выдохнула облегченно: «Уф-ф!» Я подошел и как мог нежно поцеловал ее, склонившись над нею. Закрыв при этом глаза. Я знаю, что молодых женщин следует целовать страстно, женщин же ее возраста следует целовать нежно, жалея их за их усталость.
— Понюхаем? — предложила она. — Я нуждаюсь в энергии.
Разумеется, я согласился. Сколько себя помню, я не отказывался от драгс никогда.
Кокаин у нее был действительно розовый — самый лучший, какой только существует. Она взяла кусок из стеклянной банки (в таких хранят сахар, или соль, или зародыши в формалине) и бритвочкой в черепаховой оправе быстро и ловко стала рассекать кусок на черном зеркале эпохи, по-моему, арт-нуво. Или, может, это копченое зеркало было подделкой, ибо как может такое зеркало прожить 50-60 лет?
— В обычном кокаине в два раза меньше чистого кока, чем в этом, — сообщила мне Эвелин, продолжая рассекать розовый кусок.
Я кивнул согласно. Химические формулы меня не интересовали, также как и процентные соотношения. Нужна была энергия, значит, следовало рассечь кокаин и нюхать его. Но она была профессионалом, ей хотелось поговорить о своей профессии.
Она передала черное зеркало мне. Я втянул линию одной ноздрей и линию другой.
— Как было в тюрьме? — спросил я, передавая зеркало ей. Спросил о профессии.
— Гнусно и скучно, — ответила она коротко и втянула только одну линию, половину одной ноздрей и половину другой.
На лице ее появилось выражение довольства. Она легла на спину и стала смотреть в потолок с тем же довольным выражением лица. За все ее щедро раскидываемые передо мной дары (пластиковый мешочек, набитый квайлюдами, она положила на ночной столик у кровати) следовало ее выебать. Но выебать так, свежим после кокаина, или покурить? Я с сомнением, осторожно, покосился на нее. Нет, все еще замшевый костюм, истертый и старый, а не желаемая пизда, лежал на спине.
— Ты говорила, что у тебя есть трава?
— Да-да, есть, — согласилась она.
Только тень неудовольствия смутно скользнула по ее лицу. Она встала с кровати и принесла железную коробку и большое кухонное сито. Вывалила содержимое коробки в сито. Я поглядел в сито. Травы хватило бы и на месяц.
— Сенсимиллия, — констатировала она равнодушно, называя сорт травы.
«Живут же люди!» — подумал я с завистью.
