— Глупо, — сказал он. — Нью-Йорк — столица мирового книжного бизнеса. Все деньги здесь. Уезжать в Европу, не добившись успеха здесь, — глупо. Я понимаю, что нужно бежать из этой охуевшей страны, сделав свои деньги. Жить белому человеку следует в Европе, да. Но деньги сделать можно только здесь.
— Ты же видишь, что они меня не хотят, Студент?..
— На хитрую жопу всегда найдется хуй с винтом, Эдик… Нужно их переупрямить.
— А что я, по-твоему, пытался сделать на протяжении более чем трех лет? Мне отказали все крупные нью-йоркские издательства. Некоторые по два раза. Нет, я твердо решил, я валю в Париж. Я уже и деньги начал собирать. Нужно быть гибким, а не ломиться в крепко запертые двери. Попробую влезть в окно из Европы.
— И ты оставишь эту работу? — Он с сожалением обвел взглядом стены и картины в неструганных рамах — пейзажи американской провинции, шкафы с книгами… Светилось пятно открытой двери гостиной, видна была часть лестницы — внутренности старого обжитого гнезда о пяти этажах и четырнадцати спальнях. Моя тихая пристань.
— А что я тут до старости собрался торчать, Студент? Я отдохнул, нажрался, наебался, изучил Америку изнутри, да так, что мне хватит знаний на дюжину книг, повидал сотни людей — и американцев, и иностранцев, от сантехников до саудовских шейхов. Достаточно, пора опять в прекрасный и яростный мир. Борьба зовет!
Он поглядел на меня с недоверием. Он сомневался, что я уеду.
— Уеду, уеду! — подтвердил я. — В марте пойду покупать билет.
— Да, храбрый ты… Или дурной… Другой бы сидел в теплом гнезде и ждал бы себе, когда книга продастся. Башли хоть платят небольшие, зато живешь на всем готовом. Нелегко тебе придется там. Еще одна эмиграция. Опять только на себя рассчитывай. Французского ты не знаешь, разрешение на работу там, говорят, получить невозможно — безработица. Как жить, что будешь жрать?
Мне показалось, что он задает вопросы себе и хочет, чтобы я на них ответил. Я и ответил, как мог, честно.
— Признаюсь тебе, Студент. За полтора года жизни в этом доме я едва написал сорок страниц. Мне нужны бури и лишения, чтобы писать. Здесь так удобно, что я боюсь, если я не уеду сейчас, я не уеду никогда.
— Я стал подрабатывать на «кадиллаке», — ответил он откровенностью на откровенность. — Денег ни хуя нет.
— А как же книга?
— Вся ушла в «кадиллак». За дверью книга.
— Но еще одна? За которую, ты сказал, что можешь выжать из Харпэр Энд Роу пятьдесят тысяч аванса?..
— Представил им аут-лайн и одну главу. Не взяли…
Он был уверен, что возьмут. Рассказывая мне о проекте и называя сумму аванса, которую он собирался запросить еще пару месяцев назад, он был полон злого энтузиазма. Он суживал глаза-запятые и хрипел:
— Я их гнид, выебу! Ленивых сук! Мы их выебем! — взял он и меня в компанию. — Во все дыры!
И вот не вышло. Я хотел его спросить, как обстоит дело с другими способами добывания денег, менее легальными, чем написание и продажа книг, но, верный своей привычке держаться подальше от чужих тайн, не спросил.
— Я делаю кой-какие деньги, — процедил он, — и Татьяна приносит какое-то количество кусков с «Радио Либерти», но я хочу жить как человек, а не как позорный нищий…
Мы выпили по последней, и я, обернув туловище китайской курткой, вышел с ним за порог. Падал пушистый прекрасный снег, и было тепло, как в такую погоду в украинском маленьком городке. Может быть, как в Днепропетровске. Только городок был очень большой. Он сел в «кадиллак» и, уже взявшись за руль, сказал:
— Нет, не хочу домой. Настроение паршивое. Поеду в казино, попытаюсь отыграться. Прошлой ночью я проиграл шесть тысяч!
— Дал бы лучше мне. Я бы в Париже на эти деньги год прожил. Или занял бы, что ли? Я бы тебе вернул через пару лет… Он всхрапнул, что, может быть, означало смех.
— Я не могу как ты, Эдик! Я уверен, ты можешь много лет жить в дерьме, питаться дерьмом и ждать своего часа. И дождешься, победишь хуесосов, я уверен. Я не могу так, я должен жить сегодня. Не забывай, что я еврей, у меня кровь другая, южная… — он опять всхрапнул. — Слушай! — сказал он, уже подтянув ногу в машину и собираясь закрыть дверь. — Хочешь поехать со мной? Ты был когда-нибудь в подпольном казино?
— Нет, никогда не был.
— Так поехали. Посмотришь. Как писателю, тебе нужен разнообразный опыт…
Я согласился, что мне, как писателю, нужны все картинки жизни и человеческие существа во всевозможных их ситуациях. Я сел в «кадиллак».
Он вырулил из нашего блока на Саттон Плэйс и покатил в аптаун.
— Ты когда-нибудь играл в блэк-джек?
— Никогда.
Харьковскому вору стало стыдно, что днепропетровский вор «развратнее» его. Он, правда, был лет на десять старше меня.
— Полный пиздец! Здорово! Слушай, я дам тебе money
[76]
, и ты поиграешь за меня, а? Новичкам всегда везет, это закон,
— Но я не знаю, как играть, правил не знаю.
— Ты играл когда-нибудь в очко?
— Играл в детстве, но несерьезно.
— Ну так блэк-джек — почти очко.
— Хорошо, я сыграю, но если я проиграю твою капусту, не вини меня за это. Идет?
— Выиграешь, я уверен.
В холле небоскреба на Лексингтон авеню ночной дормен улыбнулся моему Вергилию. Ряды телевизионных экранов, горящие на стене против конторки, за которой сидел дормен, показывали, что делается на этажах. На всех экранах видны были пустые коридоры. Дормен привычно нажал нужную кнопку интеркома и посмотрел вопросительно на моего спутника.
— Роман энд хиз френд (Роман и его друг), — повторил дормен в интерком и удовлетворенно кивнул: — Идите.
— Почему Роман? — шепотом спросил я, когда мы шли к элевейтору.
— Так удобнее, — только и сказал Студент.
Элевейтор, в котором под потолком я заметил головку телекамеры, вознес нас на тридцать девятый этаж. Мягко разошлись двери, и мы вышли.
— Сейчас увидишь на хуй что делается. Ебаные мирные граждане и не подозревают… — прошептал он, нажимая кнопку звонка.
Дверь открылась тотчас. Никого не было в отрытой двери. Темнота. Но мой приятель шагнул в темноту, и за ним шагнул я. Дверь за ним закрылась, и тотчас же зажегся свет.
— Хэлло, Роман!
— Хэлло, Джимми! Это Ричард! — указал Студент на меня.
Человек ростом в 6 и 5, или даже в 6 и 7 футов возвышался за нами. Я вовсе не преувеличиваю его рост с целью создания устрашающей атмосферы, она и без того была нервная. Джимми был в синем блейзере — униформе здешних жуликов.
— Много народу? — спросил Студент, одергивая свой синий блейзер.
