— Адольф Гитлер интересовался теми же проблемами, что и вы, Юрий Егорович. И пришел к радикальному решению: вначале изгнал беспокойную нацию с территории Третьего рейха, а позднее поручил своим людям искоренить их физически. Как видите, безрезультативно, скорее, они усилились. На мой взгляд, его способ решения проблемы по самой сути своей был признанием супериорити еврейского племени. Не умея победить их умом и талантом… представьте, что, вместо того чтобы честно соревноваться на гаревой дорожке, вы взяли да и перестреляли спортсменов-соперников в беге и объявили себя победителем…
— Юноша, — он поглядел на меня и покачал голевой, — белый человек — а ты и я, мы белые люди — не может соревноваться с азиатским коллективом, один против множества. Это как ты явился, бледнолицый, на азиатский базар. Они тебе все равно продадут втридорога твою тыкву или что ты там собрался купить, сколько ни ходи ты от одного лотка к другому. Еврейство — это организация, созданная с целью наебать остальных. Это не белая европейская партия, это даже не нация, связанная узами крови, ибо у них евреем считается сын еврейки. Ты понял, как умно? Они всегда жили за границей, среди чужих, потому приспособились абсорбировать любые случайности жизни. Пьяный польский пан изнасиловал красавицу Ребекку, и ребенок Ребекки будет еврей! Как мудро. Как дальновидно.
— Вы ими восхищаетесь, — заметил я с удивлением.
— Да, восхищаюсь мудрой организацией их азиатского коллектива. Тем, что даже несчастья они оборачивают себе в пользу и прибыль. Но мне закрыт доступ к ним. И вот за это, за то, что я от рождения обездолен и не допущен в высшую касту, я их ненавижу. Они практикуют расизм все тысячелетия их истории.
В глубине дома вдруг грохнули несколько дверей, открываясь или закрываясь, взвизгнул опять ребенок. По лестнице проскрипели шаги, и в дверь осторожно постучали.
— Да! — сказал он разгневанно.
Дверь отворилась, и вошла молодая женщина с ребенком еще неходячего возраста. Очевидно, годовалым.
— Мы замерзли, — сказала она, — я извиняюсь… Вовка плачет.
— Сядь где-нибудь, — Тихонов указал куда-то за мою спину. Женщина испуганно отошла в указанном направлении.
— Моя жена Маша, — объяснил он нехотя, недовольный, вне всякого сомнения, появлением этого куска личной жизни, которую он, кажется, совсем не желал мне демонстрировать. Я успел заметить опухшесть физиономии жены Маши (слезы? алкоголь?), кислую болезненность физиономии ребенка, акцент на русских фразах Маши, почти безошибочно свидетельствующий о ее принадлежности ко второй или даже первой волне эмиграции. Родилась она, безусловно, уже в Америке. Лет двадцать пять назад.
— Слушайте, — сказал я, — я, конечно, пришел вас проинтервьюировать, а не переубеждать вас, это не мое дело, но дались они вам, евреи, а? Их не так много в мире, почему вы не заинтересуетесь, например, китайцами? Ведь какая сила: миллиард, одна четвертая населения глобуса.
Первый раз за всю беседу он улыбнулся:
— Желтолицые смирно сидят на отведенной им Господом Богом территории, а не бродят по миру, отнимая у жителей различных стран высокооплачиваемые привилегии.
— А вот и неправда… Китайцы очень экспансионистская нация. Возьмите Малайзию, где китайцы почти захватили страну, или Индонезию, где время от времени вспыхивают китайские погромы… в Юго-Восточной Азии китайцы выполняют именно роль евреев…
— Небольшое утешение, — сказал он. Мы помолчали.
— А чего вы ожидали в 1947 году, когда, спрятавшись в зале музея в Западном Берлине, сбежали от вашей группы офицеров? Чего ожидали от Запада? Как вы представляли ваше прибытие? Цветы, приветственные клики, вы стоите на трибуне ООН, освещенный прожекторами, и учите толпу, состоящую из делегатов разных стран, уму-разуму? — Вопрос был не мой, я украл его у Моисея, я слышал, как босс грубо задал его свежему эмигранту-диссиденту.
— Это ты, очевидно, представлял себе так свое прибытие на Запад, — сказал он зло. — Если ты читал мои статьи, ты имеешь понятие о моих идеях. Я хотел получить работу в Госдепартаменте. В конце концов, я лучше информирован о России, чем какой-нибудь Киссинджер.
— Ну это же наивно, — сказал я. — В лучшем случае вы могли бы стать советником какой-нибудь отдаленной категории. Вы же не свой по рождению, потому следовало ожидать, что вам не станут доверять. Никогда.
— Ким Филби прекрасно работает в высшем эшелоне КГБ.
— Но, сбежав за много лет до Филби, вы не имели его примера перед собой. Плюс Филби доказал свою неоспоримую лояльность годами шпионской работы в Англии, до побега.
— Слушай, — сказал он примирительно, — мы с тобой не туда заехали. Мне трудно вспомнить спустя тридцать лет, какую судьбу на Западе я воображал себе, будучи молодым офицером. Но, поверь мне, я ожидал, что у меня появятся крылья, что я полечу. Но я не полетел, я упал. В подземелье, в бункер…
Я записал эту его фразу старательно. Она показалась мне афористическим выражением всей его судьбы.
— Хотите что-нибудь выпить? — робко спросила вдруг женщина.
Он ответил за меня:
— Тащи, Маша, сливовицу.
Оставив ребенка в кресле, она прошла к буфету и, позвенев стеклом, извлекла оттуда бокастый штоф и стаканчики. Наполнила их. Он сам взял из рук жены стакан и передал мне. Взял свой. «Будем!» Внизу звонили в дверь. Долго и грубо.
— Это аварийка. Открой, — сказал он жене. — Проведи их в бейсмэнт. Я сейчас спущусь.
Женщина ушла, колыхая тяжеловатыми, я заметил, бедрами.
— Пей! — сказал он. — Чего ждешь? У тебя есть еще вопросы?
— Нет. Завтра сяду за машинку. Если что возникнет, можно я вам позвоню?
— Ни хуя не возникнет, — бросил он. — Безнадега. Моисей интервью не пропустит.
Я пожал плечами. Выливая сливовицу, заметил, что тусклый край стакана подернут пылью. Судя по стакану, гости появлялись в доме нечасто.
Закричал, проснувшись, ребенок. Тихонов прошел к креслу и взял дитя на руки. Младенец корчился в синем комбинезокчике. Личико его было таким же припухшим, как и физиономия Маши. «Тихо, Вовка!» Предатель Родины встряхнул сына. Вовка закричал опять.
— Спасибо за интервью. — сказал я.
— Бывай. Привет старому жулику.
Я вышел на холодную лестницу и стал спускаться вниз. Из бейсмэнта через открытую дверь до меня донеслись неожиданно веселый английский Маши и бравые реплики аварийных рабочих.
На улице оказалось очень черно и дул сильный холодный ветер. Снег кончился. Я пошел к станции сабвэя. Пошел быстро, насколько позволяли погодные условия, желая поскорее выбраться из его «хорошего», но мрачного района.
Невзирая на мои протесты, Моисей вычеркнул всех евреев. «Я устроил вам обрезание. Я не могу пропагандировать антисемитизм, хотя бы и в такой дебильной форме». «Визит нашего корреспондента к философу Тихонову» занял в газете половину колонки. Кончался опус фразой: «Я ожидал, что у меня появятся крылья, что я полечу. Но я не полетел, я упал».
