Толпа устала ждать и начала проявлять первые признаки анархического неудовлетворения. Группы черных юношей внезапно вставали и с шумом выходили из зала, и так же шумно возвращались. Дополнительные два полицейских вошли в зал и стали у дверей.
Но судья появился, откуда его не ждали. Когда часы на моей руке отметили 10:10. Упитанный, высокий, гладкощекий, в бежевом свободном пальто, в шляпе и с портфелем, он вышел на нас от национального флага, поместил портфель на стол, за которым серый тип допивал уже третий стакан испаряющейся жидкости, и ушел… В ту же дверь, из которой появился.
«А-ааааахх!» — выдохнула толпа, испуганная его исчезновением. Однако он тотчас вернулся. За судьей торопилась полицейская женщина, накидывая на него сзади судейскую рясу. «Встать!» — закричал полицейский. Мы встали. Судья взобрался на возвышение и сел. Поправил над плечами крылья рясы. Чистый, выспавшийся, ясноликий и грозный. Молодой и рыжий. Мы все, невыспавшиеся и виноватые в преступлениях, тревожно зашевелились и заволновались. Передышка кончилась, спокойствие ушло. Предстояла расплата за содеянное.
Они активно завозились там, вся их группа. Плюс явившаяся в последний момент старая седая женщина с недовольным лицом. Полицейский внес за седой связку бумаг, прижимая их к груди, как дрова.
— Я зачитаю список фамилий, — сказала женщина, обращаясь к нам. — Названные в списке — отойдите к стене и становитесь один за другим в алфавитном порядке. — Аркочча… Где Аркочча? — Аркоччей оказался усатый в шляпе, придержавший для меня дверь. — Аруна?..
Когда недовольная добралась до буквы «S», вдоль стены уже выстроилась большая часть населения зала. Для какой же цели они сортируют нас? Может быть, построившихся у стены повезут в тюрягу? Скажем, на находящийся неподалеку Райкерс Айленд? А может быть, напротив, построившимся у стены дадут хороший пинок под зад, каждому, и выгонят из здания суда? Я попытался сравнить выстроенных у стены с сидящими. Никакого видимого различия. Те же физиономии бедных людей. Дешевая и уродливая одежда на тех и других… «Санчес?.. Санчес?» Санчеса в зале не оказалось, и седая остановилась, чтобы отметить его отсутствие в списке. «Савендо?.. Савендо?» Никто не откликнулся. Савендо, очевидно как и Санчес, положил на закон. «Эдвард Савендо?» Только в этот момент до меня дошло, что Эдвард Савендо — это я.
— Это я! — закричал я излишне громко, неестественным для меня хриплым, взволнованным голосом и встал. Прошел к стене и прислонился к ней, как все они, одним плечом. К стене цвета густой горчицы, из тех, что подают в «кофе-шопах». И стал стеснительно размышлять о том, почему у меня из глотки вырвались несвойственные мне звуки. Боюсь я, что ли, этого их спектакля? А куда же девались мой интеллект, чувство юмора, способность отдалиться от ситуации? Пришлось признать, что все эти качества мгновенно исчезли, растворившись в хорошо организованном театральном зрелище. Опоздание судьи на семьдесят минут, очевидно, было также запланировано сценарием. Чтобы добиться от толпы еще большего трепета перед законом. И как ловко они понизили меня в ранге! Заменой одной буквы они сделали из меня латиноамериканца. Я бы не додумался до подобного трюка за год, а старая стерва, прочла, не глядя в лист, — Савендо!
— Аркочча! Пройдите сюда! — Аркочча, услышав свою фамилию, снял шляпу и затоптался, не зная, что предпринять. Полис-женщина обхватила его крепко в районе талии и подвинула, как большую, в рост человека, шахматную фигуру на несколько меток ближе к судье. Судья брезгливо поглядел на него и, поспешно опустиз взгляд в бумаги, забормотал привычно… С большим неуспехом полицейская женщина и пришедший ей на помощь полицейский пытались заставить Аркоччу произнести фразу «Клянусь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды…»
За дальностью расстояния — буква «S», как известно, далеко отстоит от буквы «А» — я плохо расслышал, в чем его обвиняли. Несколько раз я различил слово wife — жена. Я предположил, что по-домашнему выглядящий, усатый таракан Аркочча напился и избил свою wife.
— Guilty or non-guilty? — скоро вопросил судья.
— Виновен, ваша честь! — взревел Аркочча и низко поклонился судье.
Стукнув неизвестно откуда взявшимся молотком по столу, судья выкрикнул:
— Штраф 90 долларов! — И лишь через мгновение, как бы подумав, добавил: — Или три дня тюрьмы! Аруна!
Аркочча мычал еще что-то, но его уже влекли в нужном закону направлении полицейские, а полис-женщина, точно таким же манером, прицелившись между талией и подмышками, ухватила и буксировала пред очи судьи тело Аруны.
При выходе из пределов буквы «О» процедура, очевидно, показалась судье медленной. Может быть решив расправиться с нами одним ударом, он встал и навис над кафедрой. Во все более ускоряющемся темпе стал дирижировать полицейскими. «Клянусь говорить правду и только правду». — «Виновен или невиновен?» — сыпалось горохом. «Штраф 90 долларов…» — «Нет денег заплатить штраф? Три дня тюрьмы…» — «Штраф 50 долларов…» — «Штраф 90 долларов…» — «Невиновен?» — судья остановился и с сожалением поглядел на черного паренька в ярких одеждах, смело глядящего на него. Взвесил паренька взглядом: «Сядьте в зал!» Избавившись от барьера, преграждавшего ему бег к букве «Зэд», судья возобновил бег: «Клянусь говорить… Виновен или невиновен?.. Штраф 90 долларов…» Девяносто было его любимой цифрой. Только несколько штрафов были выше или ниже девяноста долларов.
Мне показалось, что я понял их замысел. Они отобрали народ с преступлениями моей категории: «поскандалил с женой», «дал соседу по физиономии», «мочеиспускался в сабвэе»… и суют нам всем быстренько девяносто долларов штрафу или несколько дней тюряги (совершившие более серьезные преступления остались сидеть в зале?). Может быть, городу не хватает денег до круглой суммы во столько-то сотен тысяч? И я попал под финансовую облаву?
Все меньшее количество ярдов отделяло меня от светлых глаз судьи, от бледных англосаксонских лица и рук его. У судьи, я теперь мог разглядеть, была нежная кожа человека, никогда не атакованного стихиями, ну разве только он несколько раз нерасчетливо попал под дождь… Я попытался представить себе жизнь рыжего молодого человека в судейской рясе-мантии, начинающего жиреть и лысеть молодого человека. Подобно моему боссу, мультимиллионеру, он, вне всякого сомнения, родился в каком-нибудь Спрингфилдсе, штат Массачусетс, в Новой Англии, среди зеленых холмов, в старом доме из старого дерева. Предки судьи сделали за него всю черную работу, как и предки моего босса… Судья был болезненным младшим сыном землевладельца. Болея, рыжеволосый мальчик любил читать. Может быть даже, любящая «мазэр» будущего судьи, зная безмерную любовь мальчика к книгам, переносила в дни болезни его кровать в библиотеку. Не одна, конечно, тащила «мазэр» кровать, но с помощью старого слуги и нескольких молодых слуг. Из окна библиотеки мальчик мог наблюдать пасущихся на холме баранов или же сельскохозяйственных рабочих, трудящихся на маисовом поле, в то время как на одеяле перед ним покоилась книга в золотом тисненном кожаном переплете, с яркими картинками, Жюль Верн может быть, подводные приключения…
Но мальчик выздоровел, на нашу голову — я оглядел народ в зале 103 и вздохнул… — окончил Йельский, или Принстонский, или Гарвардский университет и, путем естественного течения обстоятельств, стал судьей. Он, и это видно по его брезгливому выражению лица, не любит сегодняшний этап своей карьеры и мечтает, путем опять-таки естественного течения социальных обстоятельств, сделаться в свое время Верховным, старым и мало занятым судьей. Судья, может, и неплохой человек вне здания суда, но он старается не смотреть на нас, так как мы — плесень и отходы супер-города — неприятны, некрасивы, подобны мусору и асфальту. Вообще-то судья не очень жалует людей, даже людей своего класса, и предпочитает общаться с книгами. Когда он доберется в сияющие сферы Верховного Суда, он будет общаться только с книгами…
