Помню, я шлялся с моей подружкой Валей Курдюковой в обнимку по пляжу, она в военной рубашке — вот не помню, моего или своего отца, потому что ее отец тоже был военный. Тогда как раз запустили в космос Терешкову и какие-то поляки борзо выкрикнули в эфир песню о ней: «Браво, Валю, браво, браво, Валю, браво, браво, Валю, бис!» Валька была модная румяная девочка, и ходить по пляжу в обнимку вдвоем в плавках было модно. Я был очень загорелым и очков не носил. Валька отлично танцевала твист, помню ее белые остроносые туфельки перед глазами, когда она учила меня твистовать. Именно в ритме твиста хитрые поляки выбросили свой шедевр о носящейся витками в космосе русской космонавтке. Борясь с тлетворным влиянием Запада, российские власти все же с удовольствием гоняли эту пластинку. Терешкова ведь оставалась в космосе, все еще крутилась, оперативные поляки постарались и подсуетились. Текст был льстивый, и простая энергичная музыка подзуживала детей и подростков. И взрослых. Еще была эра Хрущева.
Я уже был тогда совершеннолетним, а Валька Курдюкова далеко еще нет. Ей было пятнадцать. Однажды она возвратилась домой после встречи со мной пьяная. Точнее, возвратил ее я — прислонив к стене возле двери квартиры. Все это послужило началом репрессий против меня и кончилось вполне печально: ее стали встречать после школы отец, мать и сестра. Меня вызвали в детскую комнату милиции и предупредили, что посадят за несовершеннолетнюю. (У этой девчонки были трусики сбоку на пуговицах. Таких я после нигде не встречал.)
В конце концов они нас разлучили. Позже я встретил ее через несколько лет, она была уже несчастлива замужем. Ее приводил ко мне (я уже жил с моей первой женой — Анной Рубинштейн — на площади Тевелева, это было где-то в 65—67-м годах) мой бывший соученик Яшка Славуцкий. Она уже была крупной здоровой женщиной, хотя ей должно было быть не более 20 лет. Взрослая Валька мне не понравилась. Она была очаровательным подростком, в мужской ушанке, щеки горят от мороза, с хохотом каталась с ледяной горы, как бесенок танцевала с азартной мордочкой твист. И мы шатались, млея от жары и вина, по Журавлевскому пляжу — и мне завидовали, что у меня такая девчонка, у нее и в 15 лет были уже отличные бедра и груди. А менструировала она с 11 лет. Она была ранняя. Но разлука с ней обошлась мне дорого. В тот же год, когда нас насильно развели с Валькой, я очень переживал, совершил безумный поступок и приземлился на Сабуровой даче (соответствующие главы есть в книге «Молодой негодяй»), приобщившись таким образом в нежном еще возрасте к великим пациентам этой исторической больницы: Гаршину, Врубелю, Хлебникову. Она приходила первое время к моим окнам, и на нее мастурбировали мои соседи-пациенты. Но родители контролировали ее, и она исчезла из-под окон лечебницы.
Речку Харьков я переплыл, вспоминаю, как раз напротив Благовещенского собора как-то в начале зимы. Шел сильный снег, а льда еще не было. Я разделся и переплыл речку на спор. И не заболел. Ребята ждали меня на другом берегу и влили в меня водки. Сейчас, вынужденно записывая эти мои мемуары о воде, должен признаться, что удивлен взрывчатостью своей собственной личности. Даже только в этих, привязанных к воде эпизодах, столько эксцентричных поступков. Даже с Сабуровой дачи я умудрился тогда сбежать в возрасте 18 лет, выпилив решетку. На следующий день меня, впрочем, поймали, сняв с кровати друга, Толика Толмачева, где я невинно почивал.
Закончу эту главу упоминанием о том, что в этот полдень мне достался нервный портье отеля «Лефортово». Беспрестанно слышу, как он подымает закрывающую глазок щеколду и смотрит на меня — усатого и бородатого человека в камере № 25. Думаю, что со стороны я похож в моем черном свитере на капитана Немо. Тот служитель отеля, что руководит нами в бане по четвергам, называет меня «профессор». Мой сокамерник М.К., когда его месяц назад перевели ко мне из камеры чеченского генерала Радуева, назвал меня «ученым»; когда я жил в Алтайских горах, соседи-табунщики называли меня «академиком».
Темза / Остров Собак
Фиона была веселая, или казалось, что веселая, жирная актриса. Брюнетка. Она снимала квартиру в полсотне метров от магазина «Секс Пистолз». Ее очень дорогой тупичок, где она снимала квартиру с двойными нарами (ей-богу!), назывался что-то вроде King's Road's Square или King's Road Gardens. Тому, кто на воле, легко уточнить, в этом же тупичке проживал сам Мик Джагер.
Год был 1980-й. В «Секс Пистолз» толпились буржуазные рыжие коровы из Гулля, Манчестера, Дюрбана и другой провинции, покупали порезанные тряпочки и тишотки с усопшим Сидом Вишесом. Панк-рок группа давно распалась, но магазин процветал. С Фионой нас познакомила хрупкая профессорша Валя Полухина. (Редактор «Книги мертвых» решил почему-то, что Kiel — это город Киль в Германии, сделал Валю профессором немецкого университета. Блин, Валентина — профессор английского университета Kiel University! Кто-нибудь должен усмирить редакторов!) Фиона нравилась всем мужчинам, особенно тем, которые в возрасте. Мне она нравилась как друг и собутыльник, как водитель автомобиля. (Кстати, она меня чуть не угробила однажды, мы ехали, ударяясь о железное разделение дороги близ аэропорта. Серьезно, мы были на волосок от гибели! Я остался невозмутимым.) Что касается постели, то тут возникла проблема. У нее из отверстия, того, куда мужчина входит, как-то непотребно, по-песьи воняло. Я деликатный человек и не стал бы об этом писать, если бы не она сама первая начала. История развивалась так. Лет 15 назад Валентина Полухина познакомилась с моей женой Еленой и навеселе сообщила ей, что я жил в Англии и у меня был роман с актрисой Фионой. Однако актриса осталась мною недовольна. На что моя бывшая жена, не поверив ушам своим, защитила мою мужскую честь, воздав мне должное. При встрече Елена все же осведомилась у меня о том, что там такое с актрисой, с шотландкой? А Фиона была шотландка. Я сказал: «Нестерпимый запах отбивал у меня всякую охоту заниматься любовью с Фионой». «Она что, не мылась?» — фыркнула Елена. Я сказал, что мылась достаточное количество раз и лежала в ароматической пене так долго, как любят лежать женщины. «Значит, у нее, у бедняжки, это естественный запах, — вздохнула Елена. — Впрочем, некоторые мужчины любят густой запах. Наполеон писал своей Жозефине из армии перед приездом, чтобы она не вздумала мыться», — продемонстрировала моя бывшая жена недюжинное знание истории, с гинекологическим уклоном. Я жил у Фионы и потому заставлял себя ее обслуживать. Я не хотел выглядеть неблагодарным.
В Лондоне мне нравилось напиваться. Вообще англичане — грубые и неотесанные люди. Но нажираться они умеют. Я пил там «Блэк вельвет» — это смесь пива «Гиннесс» с шампанским. После «Черного вельвета» я мог даже преодолеть запах Фионы.
Все это, скорее, веселые мотивы и интонации, и анахронизмом звучат они в стенах Лефортово, где в коридорах, слышу, возят вечернюю кашу.
Среди моих английских утех особняком стоит путешествие на Остров Собак. Откуда я взял, что там где-то на Темзе есть Остров Собак, я не помню. Кажется, у поэта Томаса Стернза Элиота есть строки о дожде, надвигающемся со стороны Острова Собак. Или о птице, летящей в сторону Острова Собак. И я стал просить Фиону, чтобы она отвезла меня на Остров Собак: на «Dog's Island». Она никогда не слышала о Dog's Island, но она, возможно, хотела выйти за меня замуж, я был веселый, может быть, другие еще хуже реагировали на ее запах, откуда я знаю. Она выяснила у знакомых актеров, и ей сказали, что да, такой Dog's Island есть. Это жуткое складское пространство, куда выкидывают трупы те, кому надо от трупов избавиться, и что там ни души вокруг, ездить туда не надо. Название местность получила оттого, что там околачиваются стаи бродячих собак. Со времен средневековья.
