Услышав такую характеристику местности, мне еще больше захотелось туда поехать. Однажды я уговорил ее, и мы поехали. На заднем сиденье ее маленькой машинки пристроился долговязый и худосочный Кен или Кхен, в общем, после «К» в его имени где-то была буква «Н». Мы отправились вдоль скучной, как водопроводный шланг, Темзы. Стал накрапывать дождь. «У англичан нет национальной еды, та, что есть, — говенная, ужасная архитектура и отвратительно заебистый характер. У них есть «скотч» — и тот они отвоевали, вырезав миллионы шотландских горцев», — сказал я Фионе, чтобы поощрить ее. Она довольно улыбнулась. Как крестьянская чернобровая девка-горянка. Таковой она и была на самом деле. И мы продолжили путь к Острову Собак.
Дождь лил уже дождевыми плоскостями. Мы переспрашивали дорогу до тех пор, пока было у кого спрашивать. Наконец склады и эстакады повсюду, собак, правда, не видать, дождь, — я почувствовал, что мы там, где надо. Ибо было страшно безрадостно вокруг. И ни души. «Мы на месте, — сказал я. — Останавливай». Фиона остановила автомобиль. «А где река-то?»
«I don't know where is a river»,
[10]
— буркнула Фиона обессиленно и уронила голову на руль. Настырный, я попросил ее повернуть раз, мы повернули два, еще раз и все же выехали к воде. Может, это не был основной приток Темзы, скорее всего, это был канал, но вода должна была быть темзовской. Потому я вышел под проливной дождь. Уж если быть эксцентричным, то надо им быть до конца.
Я не пожалел, что вышел. Я промок моментально, но вне машины, среди асфальтовой пустыни и безликих складских помещений, под серо-желтым небом почувствовал некое величие. Пустыри вообще вызывают во мне священный трепет. Может, в прошлой жизни меня убили на пустыре? Я постоял, увидел, как небо распороли две неяркие трещины молнии, и влез в машину. «Спасибо, Фиона!» — сказал я.
В 1981 году в письме, присланном мне с King's Road's Square, я обнаружил счет из ксерокс-копи центра. Какие-то изрядные фунты и шиллинги. По собственному желанию она делала, я помню, копии с рукописи английского перевода моей книги «Это я, Эдичка». Я и не подумал послать ей деньги. Да и посылать было нечего. Я был беден, как и следует struggling writer.
[11]
Пусть тебе переведут, читатель.
Тибр / Рим
Прославленный именами Ромула и Рема, он оказался просто какой-то гнилой узкой щелью. Такое впечатление, что он остался в состоянии постоянного отлива. Склизкая и вонючая щель была окружена парапетами. На парапетах перед уроками сидел и раскладывал свои папки весь личный состав английской школы для эмигрантов. В школу эту мы ходили с девочкой-лисичкой чуть ли не ежедневно. Однако так и не выучили язык за ноябрь, декабрь, январь и февраль.
Заглядывая в вонючие глубины, я сокрушенно качал головой. Почему так далеко опустилась вода? Почему ее так мало? Зачем Вечный город построили далеко от моря на тухлой реке? Я так никогда этого и не понял. Фоменко и Носовский говорят, что это обман. Что никакой столицы Римской империи там не было. Тщеславная наебка. Тогда, 27 лет назад, я этого не знал. Мы шли к школе с девочкой-лисичкой, и ее якобы тонкие ножки пользовались большим успехом у римских пацанов, они всегда свистели и вихлялись нам вслед. Замечу, обобщая, что мои женщины вызывали истерику всегда, везде и у всех. Таких я выбирал себе женщин, и такие женщины выбирали меня.
Рим — это разнообразные старые камни: здания-развалины и фрагменты-развалины, колонны, стены, мраморные мозаичные полы. Рим продает возможность поглядеть на свои якобы старые камни. Сейчас они стали усиленно падать, чуть ли не вчера грохнулась стена Адриана. В ту зиму мы ходили меж камней с табличками-указателями. Кое-где меж них протекал или пролегал Тибр.
В некоторых местах он выглядел спокойнее и респектабельнее, чем у нашей школы английского языка. Так, в окрестностях Сент-Анджело Тибр выглядел более достойно. Цвет же у городских рек обычно невыразительный и изменчивый под влиянием света и облаков. В кастелло Сент-Анджело, этакой круглой, пузатой краснокирпичной крепости, сидел в свое время великий скульптор и авантюрист Бенвенуто Челлини. И глядел из окна на Тибр. Кажется, он оттуда бежал. Где-то на окраине, но тоже у Тибра, располагался вещевой итальянский рынок. Там однажды два идиота, Елена и я, купили себе кожаные пальто: она — тонкое пастельно-шоколадного цвета, я — черное. Дело в том, что мы продали две золотые царские монеты, и евреи — наши товарищи по несчастью эмиграции — убедили нас купить пальто. «Кожа в Италии очень дешевая. В Италии нужно покупать кожу», — вот мы и купили кожу у Тибра. Уже через год я не мог одевать свою кожу — пальто почему-то уменьшилось, как шафеневая кожа в одноименном произведении Бальзака (если таковое существует). Итальянцы производили уменьшающиеся пальто? Очевидно, качество этой сраной кожи было ни к черту. Хотя модель и пошив были неплохими.
Река Кокса
Витька закрепил один кусок сети к гигантскому поваленному бревну и завалил его для верности камнями. Затем повесил сеть между кистью и локтем левой руки и пошел в реку, снимая с руки по витку сети. Речка была средней бурности, средней глубины, но видно было, что стоять в потоке нелегко. Витька оставил без внимания тот момент, когда бурная вода залила его широкие до колен резиновые сапоги. И пошел дальше. Одновременно он выбирал себе маршрут. Мы намеревались закрепить второй конец сети за другой берег, если длины хватит. И уйти, оставив здесь сеть на ночь. А утром вернуться за уловом. Мы были глубоко в горах. От последней тупиковой деревни Банное, где проживало душ двести, алтайцев и русских, было километров двадцать. Речка была крупным притоком Коксы, сливала свои воды в нее, а Кокса мчалась по долинам еще на добрые 80 или 100 километров, чтобы у райцентра Усть-Кокса живописно слиться с речкой Катунь. Река Катунь, в свою очередь, мчится через республику Алтай и Алтайский край, чтобы у городка Бийска принять в себя речку Бию, а уж дальше Катунь мчится до самой столицы Алтайского края города Барнаула, чтобы там грандиозно влиться в монструозную по размерам реку Обь. Обь через студеную Сибирь несет свои воды в Северный Ледовитый.
Виктор Золотарев был рожден в Бийске, а жил в Барнауле. Мы везли его с собой в августе в Алтай как проводника. Мне пришлось его уговаривать и отрывать от подружки. Они даже явились ко мне в гостиницу «Алтай», он привел ее, чтобы я убедил ее отпустить его. Знала бы она, чем кончится его дружба с нами, она должна была бы посадить его на цепь. Ему было 42 года в 2000 году, и он не дожил до 43 лет. Виноват в этом я.
Он закрепил сеть за валун на отмели, ближе к дальнему берегу. Мы купили сеть для узких речек, пятидесятиметровую, на весь поток ее не хватило. Он перебрел ко мне, я стоял у бревна, там, где был закреплен первый конец сети. На стволе лежала его видавшая виды кожанка. В стволе торчал мой топор. Он снял сапоги и вылил воду. Снял полотняные брюки — выжал их. Снял трусы — выжал. Снял синюю безрукавку и выжал. У Витьки было отличное сухое тело Дерсу Узала. Отличные тесные мускулы живота. Сухие нетолстые ноги проводника. Борода, крутые морщины, загорелый череп. Ни грамма жира. Одни мышцы.
