— Мерси, синьор! — Мисс завернула фляжку и отдала гондольеру. Застопорив гондолу у ржавой лестницы, нисходящей прямо в воду, гондольер отвинтил пробку и, запрокинув голову, отсосал хорошую порцию.
Венеция, обозреваемая с черного хода, выглядела еще более зловонным и разложившимся трупом, чем со стороны розово-позолоченных фасадов. Окна первых и многих вторых этажей были наспех грубо заложены кирпичами или забиты крест-накрест, как попало, грубыми досками. За крестами угадывались черные внутренности. Порой разбитое стекло окна обнажало составленную в сырые штабеля старую мебель. Кладбище предметов, накопленных человеческим общежитием за многие годы. Куда они девают старые вещи в Венеции? Бросают в каналы?
— Столько площади пропадает, — вздохнул латиноамериканец, закутавшийся в одеяла таким образом, что лишь бледное с синевой сбритой щетины лицо его выглядывало в мир. Он был похож сейчас на солдата Наполеона, спасающегося от русских морозов.
— А бедный маленький Виктор живет с ужасной мазэр Фионой в одном помещении, — закончила за него мисс Ивенс и расхохоталась.
33
Венеция с черного хода оказалась исключительно грустной, бедной, замерзшей и ржавой. Венеция едва стягивала на себе, как дырявое пальто, края разбитых, грязных стекол. Галанту она напомнила парижскую клошарку, обычно базирующуюся на бульваре Сен-Жермен, недалеко от пересечения его с Сен-Мишель. Как-то Галант застал клошарку, испражняющуюся стоя на проезжей части! Лицом к автомобилям, бегущим по Сен-Жермен, она выглядела вполне благопристойно: бежевое, очевидно, недавно подобранное, еще не засаленное драповое пальто скрывало мерзкую наготу. Лишь продвигаясь против автомобильного движения, можно было увидеть со спины обнаженный ужас: одна нога на тротуаре, синий голый зад отставлен назад, жидкое дерьмо хлещет, забрызгивая ноги.
Причалив у вокзала Санта-Люсия, у подножия церкви Босоногих, гондольер на вопрос мисс Ивенс «Quanto Le debbo?» заломил за путешествие сорок тысяч лир.
— Incredible! — воскликнула мисс. — У меня даже нет таких денег. Мы должны обменять франки на лиры. Я не предполагала, что он запросит такую сумму, boys!
— Нужно было договориться о цене заранее, — сказал синий от холода латиноамериканец. — Чарли разве не предупредил тебя, Фиона, что итальянцы любят лиры и считают делом чести выманить у иностранца как можно больше лир?
Опершись на багор, сделавшийся враждебным и презрительным, гондольер ждал, пока они договорятся между собой.
— Scusare, — сказала мисс, — cambio… attandate… cambio, d'accord?
[32]
— Cambio? — Гондольер понял и разразился длинной трескучей речью, типа речей, которыми Муссолини двадцать лет в изобилии снабжал свой народ. Ясно было, что гондольер недоволен синьорой и ее амичи. Он думал, что она настоящая синьора, а теперь видит, что ненастоящая, раз у нее нет сорока тысяч лир в сумочке заплатить за трудную работу гондольера. — У меня трудная работа, синьора и bambini, много ragazzi… Bambini хотят есть… mangare. Ragazzini…
— Ragazzini, — это что, очень маленькие ragazzi?
— Yes, Джон, — подтвердила мисс, — у них у всех кучи детей. Вам, boys, придется остаться с ним заложниками. Он не доверяет нам, боится, что мы сбежим с его сорока тысячами. О'кей? Я побежала.
Мисс Ивенс, прижав к боку сумку, удалилась, подпрыгивая, пропадая и возникая в толпе на набережной, а они остались стоять на старых мостках, продуваемые ветром с лагуны, и холодная сырость от воды продолжала оледенять их ноги. Гондольер привязал гондолу двумя веревками и, молча пробравшись мимо них, стал впереди на мостках, преграждая им выход на набережную. Подперся веслом. Засвистел.
— Ну что за говно наш гондольер, — сказал Виктор. — Он мне сразу не понравился. Сумасшедшая! Фиона могла бы договориться о цене заранее. И выбрать другого гондольера. И вообще, кому нужно было это путешествие? Мы могли бы обойтись и без удручающих спин и задниц палаццо… Я так окоченел, Джонни, что если не заболею и не умру, то только благодаря чуду. — Виктор опустился на корточки и потер себе щиколотки.
— У меня, может быть, отморожены ноги, — признался Галант. — Я не могу пошевелить пальцами и не чувствую их. В этих бальных туфлях, будь проклят час, когда я их надел, подошва не толще обложки хард-ковэр книги. Если я не отморозил себе ступни, то ревматизм мне обеспечен.
— Посмотри, Джонни, ни один нормальный человек не приехал на гондоле… Кому вообще придет в голову в феврале разъезжать на плоскодонке по сырым каналам? Look, Джонни, все нормальные люди выходят из теплых внутренностей вапорино с чемоданами. Розовые, согревшиеся хорошим дэженэр, нормальные люди. Почему у нас с тобой нет money, Джонни? OK, мне только двадцать два года, но почему у тебя нет money, Джонни? Тебе тридцать семь лет, amico, если я не ошибаюсь? Американец должен иметь money…
— Только в представлении населения слаборазвитых стран, Витторио… — буркнул Галант. — Я — пролетарий умственного труда. Только в слаборазвитых странах образование автоматически влечет за собой мани и привилегированное положение в обществе. В Штатах профессора водят такси. В Колумбии они служат профессорами или советниками диктаторов.
— Ты что-нибудь имеешь против наших диктаторов, Джонни?
Сами того не замечая, они совершали множество движений, стучали о мостки ногами, вдруг приседали и выпрямлялись. Гондольер оглядел их с явным осуждением и, не покидая сторожевого поста, завязал беседу с водителем только что пришвартовавшегося по другую сторону мостков катера.
— Ничего не имею против диктаторов. Более того, я не верю в миф об усатом латиноамериканском диктаторе — глупом злодее в мундире и сапогах. Я сомневаюсь даже, существуют ли такие в природе в чистом виде. Думаю, что не все так просто в Латинской Америке и что аррогантные Соединенные Штаты и Европа, нарциссически влюбленные в себя, видят остальной мир упрощенно. И всегда негативно.
— Ах, ах, ах… — Виктор зааплодировал. — Прогрессивный янки Джонни. Браво! Спасибо за внимание к проблемам Латинской Америки… Однако усатый латиноамериканский диктатор — реальность, Джонни. Но и так называемые угнетенные латиноамериканские массы не безобидны. Мои компатриоты размножаются, как кролики, и, усвоив с помощью ваших интеллектуалов идеи об обязанности общества по отношению к ним, вовсе игнорируют мизерность своего вклада в производство благ. К тому же народные массы отвратительны эстетически: маленькие, морщинистые, кривые, некрасивые. Я предпочитаю диктаторов в военных рейтузах и с эполетами.
Салатовый плащ сбежал по ступеням стасьене, и вскоре порозовевшая физиономия мисс Ивенс, окруженная ореолом хмуро-зеленых волос, выпрыгнула на них из толпы.
— OK, шеф, держи свои сорок миль. Все же это грабеж, amico!
