Нет, но даже Это лишь кратко мигает по кусочку дольной топографии Ленитропа, тает и впитывается в поверхность, исчезая. Так ему сходит с рук еще одна халатность… и так же наверняка произрастает Недоходяжество его… Нет никакого здравого расчета надеяться на некий поворот, некий сюрприз я-вижу — от Ленитропа не дождешься. Вот он — лезет вверх по стенам честного церемониального сплетенья, решив, что способен разобраться, где бестеневой полдень, а где нет. Но о, Яйцо, из коего вылупилась летучая Ракета, пупок 50-метрового радионеба, все должные призраки места — простите ему онеменье, его равнодушное витийство. Простите кулак, что не сжимается в его груди, сердце, что не твердеет ни при каком приветствии… Простите его, как вы простили Чичерина в Киргизском Свете… Грядут дни получше.
Ленитроп слушает далекую перипатетику тубы и кларнета, коим уже подпевают тромбон и тенор-сакс, старается различить мелодию… и взрывы хохота солдат и девчонок слушает… там, похоже, уже гудит балёха… может, и холостячки…
— Слышьте, а чего мы не, э… что вы… — Нэрриш, кожистое пугало, пытаясь не обращать внимания на поведение Ленитропа, решил разобрать свою зажигательную бомбу: откупоривает водку и помавает горлышком под носом, а после вливает в себя. Цинично, по-торгашески щерится Ленитропу:
— Нате. — Под белой стеной — молчание.
— Ой, да, я думал, это бензин, но, с другой стороны, это же липа, на самом-то деле там водка, правда?
Только за насыпью, на арене — что бы это могло быть вот сию минуту, подкарауливает в ломаном лунном свете, в камуфляжных пятнах от стабилизаторов до точки острия ополоумела головоломкой… суждено ли ей, стало быть, и впрямь никогда тебя не найти сызнова? И даже в худший час ночи, когда карандашные слова на странице твоей — лишь в Δt от того, что они обозначают? А внутри корчится жертва, перебирая четки, трогая дерево, избегая любого Оперантного Слова. Неужто она и впрямь за тобой никогда не придет, а?
У водонапорных башен они лезут вверх, к ободу. Песок затекает в башмаки, шипит вниз по склону. На вершине, оглянувшись мельком, за деревьями они видят освещенную взлетную полосу, истребитель уже приземлился, его окружают наземно-командные тени — заправляют, обслуживают, разворачивают. Дальше по полуострову заплатками, кривыми, зигзагами тлеют огни, но с этой стороны, где прежние южные Корпуса ОКР, все черно как смоль.
Они проталкиваются сквозь сосновые ветви и снова вниз — в Яйцо, где германское железо давно разграблено и все превращено в русский автопарк. Они спускаются, и угол громадного Монтажного Корпуса высится пред ними за сотней ярдов джипов и грузовиков. Ниже и правее — трех-четы-рехуровневый испытательный каркас со скругленной, как бы гофрированной верхушкой, а под каркасом — длинный ров в форме плосковатой буквы V.
— Канал охлаждения, — согласно сведениям Нэрриша. — Они, вероятно, внизу. Заходить придется тут.
Они одолели полсклона — до вкопанной в грунт насосной станции, что нагнетала холодную воду, уносившую с собой неимоверный жар испытательных запусков. Теперь станция демонтирована, внутри опустело и темно. Ленитроп и двух шагов не успевает сделать за порогом, как с кем-то сталкивается.
— Прошу прощенья, — хотя вырвалось отнюдь не хладнокровно.
— О, пустяки. — Русский акцент. — Ничего страшного. — Он теснит Ленитропа наружу — ох, какой неприятный младший сержант у нас тут, футов 8–9 росту.
— Ну, это… — и тут в них втыкается Нэрриш.
— Ой. — Нэрриш хлопает на часового глазами. — Сержант, вы разве не слышите музыку? Вы почему не в Монтажном Корпусе, вместе с товарищами? Там, насколько я понимаю, их развлекает некоторое количество рьяных фройляйн, — мырг, мырг, — в чарующем, прямо скажем, дезабилье.
— Совершенно, я полагаю, божественно, — отвечает часовой, — для некоторых.
— Kot… — Тактика пошла по перевалу.
— А кроме того, это не разрешается, глупышки стоеросовые.
Вздохнув, Нэрриш замахивается бутылкой, обрушивает ее вниз — или наверх — на затылок часового, сбив ему подшлемник — и только-то.
— Шалунишки, — русский, несколько уязвленный, нагибается за своим головным убором. — Ну честное слово, я вынужден задержать вас обоих.
— Хватит болтологии, — рычит Ленитроп, взмахивая тлеющей сигарой и «коктейлем Молотова». — Давай сюда оружие, Иван, или я превращу тебя в живой осветительный патрон!
— Гадкие какие, — надувается часовой, как-то слишком уж быстро снимая «Дегтярев»: Ленитроп уворачивается, целит в промежность традиционным проворным пинком, кой промахивается, зато вышибает автомат, на который предусмотрительно пикирует Нэрриш. — Звери, — хнычет русский, — ох, гадкие, ужасные… — и удирает в ночь.
— Две минуты, — Нэрриш уже в насосной станции. Ленитроп хватает у него автомат и бежит следом, разгоняясь по уклону коридора. Шаги звонко учащаются, все резче по бетону — до металлической двери: из-за нее слышно, как поет и пьяно лопочет Шпрингер. Ленитроп снимает автомат с предохранителя, и Нэрриш распахивает дверь. За нею сидит хорошенькая блондинка из вспомогательной службы, в черных сапогах и очках в стальной оправе, стенографирует все, что услышит от Шпрингера, который счастливым фанфароном опирается на холодную водопроводную трубу в четыре фута высотой, что идет через всю комнату.
— Бросайте карандаш, — командует Ленитроп. — Так, где майор Ждаев?
— На совещании. Если вы любезно сообщите фамилию…
— Наркота, — верещит Нэрриш, — они ему дали какую-то наркоту! Герхардт, Герхардт, — ответь мне!
Ленитроп опознаёт симптомы.
— Это Амитал Натрия. Все в норме. Пошли.
— Я предполагаю, что майор вернется с мину ты на минуту. Они наверху в гауптвахте, курят. Нет ли номера, по которому вас можно будет найти?
Ленитроп подлез под одну мышку Шпрингера, Нэрриш — под другую, и тут в дверь громко тарабанят.
— Курят? Что курят?
— Ленитроп, сюда.
— А. — Они выволакивают Шпрингера в другую дверь, которую Ленитроп запирает за собой на засов и заваливает конторским шкафом, после чего тащат Шпрингера наверх по лестнице в длинный прямой коридор, освещенный шестью-семью лампочками, — прогалины между ними очень темны. По стенам от пола до потолка бегут толстые связки измерительной проводки.
— Нам конец, — сипит Нэрриш. До измерительного бункера — 150 ярдов и никакого прикрытия, кроме теней между лампочками. Этим пташкам — на одну фигурную очередь.
— Она ничего не шлепает, гетеропрыть, — возопляет Герхардт фон Гёлль.
— Попробуй сам идти, — Ленитроп перепуган до обгаженных штанов, — давай же, мужик, сейчас нас за жопу возьмут! — За ними следом по тоннелю эхом несется грохот. Приглушенная автоматная очередь. И еще одна. Вдруг в двух тусклых озерках света впереди материализуется Ждаев — на обратном пути в кабинет. С ним приятель: при виде Ленитропа в 40 ярдах улыбается — широченная стальная усмешка. Ленитроп выпускает из рук Шпрингера и бежит к следующему свету, ствол наготове. Русские озадаченно хлопают глазами. — Чичерин! Эй!
