— Сдается мне, ужасная возможность нынче присутствует в Мире. Мы не можем отмести ее, мы должны ее рассмотреть. Возможно, что Они не умрут. Возможно, современный уровень Их мастерства дозволяет Им длиться вечно, — хотя мы, разумеется, будем умирать, как и прежде. Источником Их власти является Смерть. Мы это поняли без особого труда. Если мы здесь раз, всего лишь раз, то явно мы здесь, дабы взять то, что можем взять, пока можем. Если Они взяли гораздо больше — и не только у Земли, но и у нас, — ну так зачем нам жадничать, раз Они так же обречены на вымирание, как и мы? Все в одной лодке, все под одной тенью… да… да. Но поистине правда ли это? Или это лучшая и тщательнее всего распространенная Их ложь, среди ведомых и неведомых равно?.. Мы понуждаемы двигаться вперед, имея в виду, что, вероятно, умрем лишь потому, что этого от нас хотят Они: чтобы выжить, Им погребен наш ужас. Мы — их урожай… Это должно радикально изменить природу нашей веры. Просить, чтобы мы продолжали верить в Их смертность, верить в то, что Они тоже плачут, и боятся, и им бывает больно, верить, что Они лишь делают вид, будто Смерть — Их слуга, — верить в Смерть как повелителя всех нас, — это просить мужества такого порядка, какой, я точно знаю, для моей человечности непомерен, хотя за других не скажу… Но вместо того, чтобы совершать такой скачок веры, быть может, мы предпочтем обратиться к борьбе — потребовать от тех, за кого мы умираем, нашего собственного бессмертия. Пусть Они и не умирают больше в постелях — но, быть может, до сих пор способны умереть насильственно. Если нет, мы, по крайней мере, научимся скрывать от Них свой страх Смерти. На всякого вампира найдется свой крест. И хотя бы то физическое, что Они забрали у Земли и у нас, можно разобрать, уничтожить — вернуть туда, откуда оно возникло… Верить, будто каждый из Них лично непременно умрет, — значит, к тому же, верить, что умрет Их система: что в Истории по-прежнему есть некий шанс на обновление, по-прежнему работает некая диалектика. Убедиться в Их смертности — значит подтвердить существование Дороги Назад. Я отмечал некие обстоятельства, препятствующие подтверждению Дороги Назад…
Похоже на дискламацию, и священник, кажется, боится. Пират и девушка слушали его, задержавшись у зала, куда Пират собирается войти. Не очень ясно, пойдет ли с ним девушка. Нет, он бы решил, что нет. Комната в точности такая, какой он и страшился. Рваные дыры в стенах — очевидно, тут выдирали приборы — грубо замазаны штукатуркой. Остальные, вроде бы его дожидаючись, проводят время за играми, в которых очевидный товар — боль: светофор, салки, камень-ножницы-бумага. По соседству плещет вода и кафельно-гулко хихикают мужчины.
— А теперь, — слышится беглый голос диктора, — пришло время для? «Мыло… сплыло»! — Рукоплесканья и визгливый хохот, который продолжается неприятно долго.
— «Мыло сплыло»? — К тонкой перегородке подскакивает Сэмми Гильберт-Пространс, высовывает нос за край — поглядеть.
— Любопытные соседские носы, — замечает немецкий режиссер Гер-хардт фон Гёлль. — Это вообще когда-нибудь прекратится?
— Здрассьте, Апереткин, — кивает черный, которого Пират не узнает, — похоже, у нас с вами галстуки старой школы. — Что это, кто все эти… Его зовут Сен-Жюст Блеваут. — Почти на всем Протяжении Фирма пыталась внедрить меня в Шварцкоммандо. Других желающих внедриться я не наблюдал. Звучит несколько параноично, но мне кажется, я был один такой… — Столь прямое нарушение безопасности, если это и впрямь оно, Пирата несколько обескураживает.
— А вы бы не могли… ну, предоставить мне оперсводку касаемо всего этого?
— О, Джеффри. Ох матушки. — Это Сэмми Гильберт-Прос гранс возвращается после наблюдений за шалостями в душевой, качает головой, задирает подбородок, припухшие левантийские глаза устремлены вдоль носа. — Джеффри, к тому времени, как вы получите хоть какую сводку, все это изменится. Можем для вас их укоротить, насколько захотите, но вы так потеряете в детализации, что оно того не будет стоить, честное слово, не будет. Вы посмотрите вокруг, Джеффри. Хорошенько посмотрите и увидите, кто тут.
Пират с изумлением видит, как подтянут сэр Стивен Додсон-Груз — тот в жизни так не выглядел. Мужик активно в покое — как добрый самурай, — всякий раз, вступая с Ними в бой, искренне рассчитывает погибнуть, без страха или сожалений. Поразительная в нем перемена. Пират начинает надеяться на лучшее и для себя.
— Когда вы обратились? — Он знает, что сэра Стивена вопрос не оскорбит. — Как это произошло?
— Ох нет, пусть уж тот вас не обманет? — эт-то еще кто такой, с сальным помпадуром, зачесанным так, будто вторая морда воздвиглась над той, в которой читается наклепанная, отбитая душа бойца, кто не только умышленно играл на ринге в поддавки, но и мучительно раздумывал о них, падая в нокдаун. Это Джеремия («Милосердный») Воррец, известный политический стукач из Пембрука. — Нет, наш малышок Стиви пока не вполне готов к святости, не так ли, мой добрый старина? — Хлопая его игриво — точно в клубе — по щеке: — Э? э? э?
— Ну ток ессь мня кинут к таким, как вы, — сварливо отвечает рыцарь. Хотя трудно сказать, кто тут кого провоцирует, ибо Милосердный Воррец вдруг запевает песню, и как же фигово он поет, надо сказать, не делает чести своему народу…
Помолись за обычного дятла:
Он из тех же ворот, что и тыыыыыы —
И потише урлакай,
Стать душманом мог всякий:
От Килкенни до Кью их — гурты…
И когда ляжешь под одеялко,
Помолись за его благодать:
Так ли это чревато —
Жить за пригоршни злата,
Впрямь ли лучше всю жизнь пров, зды-хать?
— Даже не знаю, понравится ли мне здесь, — Пират, в коем растет неприятное подозрение, нервно озирается.
— Хуже всего стыд, — сообщает ему сэр Стивен. — Его перебарывать. Затем следующий шаг — ну, я говорю как бывалый, хотя вообще-то добрался лишь досюда, переступил через стыд. В данный момент я работаю над упражнением «Природа Свободы» — ну, понимаете, задаюсь вопросом, действительно ли хоть какие-то мои действия были моими или же я всегда выполнял то, чего хотелось Им… вне зависимости от того, во что я верю, изволите ли видеть… Мне для размышления подбросили старую проблемку: Радиоуправление-Вживленное-В-Голову-При-Рождении — видимо, что-то вроде коана. Она меня доводит до полного безумия, истинная клиника. Я склонен считать, что такова и была задача. И кто знает, что дальше? Боже праведный. Этого я, разумеется, не выясню, пока не справлюсь с нынешней… Не хотелось бы, конечно, вас прямо с порога обескураживать…
— Нет-нет, меня другое интересовало… вся эта ваша компашка — это теперь моя, что ли, Группа? Меня сюда назначили?
— Да. И вы уже понимаете, почему?
— Боюсь, что да. — Помимо всего прочего это, в конце концов, люди, убивающие друг друга, — и Пират всегда принадлежал к их числу. — Я надеялся… ох, глупо, но я надеялся на каплю милосердия… но я был в круглосуточной киношке за углом от Гэллахо-Мьюз, на перекрестке с лишней улицей — ее не всегда заметно, потому что она под таким странным углом идет… время у меня было неважное, ядовитое, металлическое время… воняло такой кислятиной, точно дурь пережгли… мне хотелось просто где-то немножко посидеть, а им же все равно, кто ты такой на самом деле, что ты ешь, сколько спишь или с кем… с кем встречаешься…
