Он бросил пакет на колени Мартену, и тот изучал его содержимое, пока машина выезжала на нужную полосу и сворачивала на кольцевую дорогу.
Ручной фонарь “маглайт”, батарейки, два больших рулона коричневого скотча, моток нейлоновой веревки и портативная масленка “три в одном”.
Кольцевую автостраду сменило шоссе национального значения с редкими машинами, потом почти пустая местная дорога. Однако Париж был всего километрах в сорока. Перрон вел автомобиль быстро и умело.
– А если я вам скажу, что все еще люблю жену? – прервал он молчание.
Мартен не нашел что ответить.
– Вы знаете, что такое любить?
– Думаю, да, – сказал Мартен. – Только моя подруга как раз сейчас уходит от меня.
– Нашла кого-то получше, чем опер?
Ну-ка, мне это даже не пришло в голову, подумал Мартен.
– Может, попытаться что-то изменить?
– Что именно? Жизнь? Работу? Слишком поздно.
– Очень удобно так думать, можно и не стараться, – заметил Перрон.
– Идите вы в задницу.
Они снова замолчали, минут на десять, а потом Перрон снова нарушил тишину – Если она вернется, – произнес он глухим голосом, не отрывая взгляда от дороги, – я приму ее, несмотря на все, что она мне сделала.
Мартен ничего не сказал в ответ, но волна любви и тоски затопила его грудь.
– Уже недалеко. – Перрон указал на деревню на опушке леса.
Он свернул на грунтовую дорогу, петляющую между деревьями. Трава и ветки скребли по днищу кузова. Через несколько метров он остановился возле старого почтового ящика, прибитого к дереву. Вынул из него толстую стопку писем и листовок, набухших от влаги.
Перрон быстро просмотрел почту, проверяя штемпели.
– Она не вынимала их уже больше двух недель. Обычно она выходит за ними не реже двух раз в неделю. Плохой знак. Они такие идиоты, что даже не подумали о почте.
Он вытащил помповое ружье, зарядил его, заткнул за пояс пистолет. Мартен взял мешок, набитый евро. Перрон никак это не прокомментировал.
– Дом в пятистах метрах отсюда. Ближе подъезжать опасно. Если у вас есть в машине карманный фонарик, возьмите, а то я забыл вам купить.
В бардачке у Мартена было множество всякого бесполезного барахла, включая фонарик с разряженными батарейками.
Они вышли из машины и осторожно, стараясь не шуметь, закрыли дверцы.
– Все в порядке? – спросил Перрон. – Готовы?
Мартен кивнул.
Перрон зашагал по дороге, Мартен последовал за ним. Очень скоро их городские ботинки и низ брюк промокли. По обе стороны дороги тянулся лес. От почвы поднимался кислый запах, вдали слышался глухой шум.
– До шоссе А 6 меньше двух километров по прямой, – сказал Перрон, – его шум мы и слышим.
Ни следа человеческого присутствия.
– Это старый дом лесничего, – добавил он вполголоса. – Дом моего деда.
– Никто никогда не приходит в гости к вашей матушке?
– Никто. У нее отвратительный характер. Она поругалась со всей деревней и ездит за покупками на своем старом раздолбанном “рено” в “Карфур” в десяти километрах отсюда. Если она исчезнет, никто не хватится раньше чем через полгода.
Мартен потер нос, чтобы не чихнуть. Благодаря гуронсану, если, конечно, дело было не в адреналине, он чувствовал себя невесомым. И вообще не ощущал своего черепа.
Они подошли к живой изгороди высотой метра два и такой густой, что сквозь нее ничего не было видно.
– Дом по другую сторону, – прошептал Перрон.
В этот момент Мартен понял, что его напрягало в последние несколько секунд.
– Воняет, – тоже шепотом сказал он.
– Черт, – ответил Перрон, – совсем забыл… Собака. Старый лабрадор. Наверное, они его убили и выбросили на улицу из-за запаха.
Они обогнули изгородь и оказались за домом. Перед ними выросла глухая стена.
Дулом ружья Перрон очертил заросший травой участок у основания стены.
– Нужно рыть, – сказал он, становясь на колени.
Мартен последовал его примеру, хотя ничего не понимал. Они начали голыми руками выгребать комья влажной земли и делали это до тех пор, пока не почувствовали под пальцами скользкую поверхность деревянной доски. Через несколько минут они высвободили двустворчатую крышку люка.
Используя дуло в качестве рычага, Перрон приподнял одну из створок. Перед ними открылась черная дыра, откуда дохнуло сыростью и угольной пылью. Подвал для угля. Изнутри в два изъеденных ржавчиной кольца была продета цепь, разорвать которую не составило труда.
Покрытые мхом каменные ступени спускались во тьму.
– После вас, – предложил Мартен.
Он придержал створку люка, пока Перрон, согнувшись, спускался в подземелье. Потом последовал за ним и захлопнул створку. Лампа Перрона осветила сводчатый подвал с покрытыми плесенью стенами, сваленные по углам ящики, бутылки, в основном пустые и запылившиеся. Куча угля, который сбрасывали через люк, давно исчезла.
– Они не заперли ее в подвале, уже хорошо, – констатировал Перрон. – Наверное, подумали, что она может им понадобиться, если кто-то вдруг придет в дом.
Перрон направил в глубь подвала луч фонаря, который вырвал из тьмы лестницу, ведущую к деревянной двери. Она была закрыта на простую задвижку.
Перрон заговорил почти в полный голос:
– Мы находимся под гостиной. Не волнуйтесь, толщина двери не меньше пяти сантиметров. Хоть на трубе играй, они не услышат, – объяснил он, почувствовав обеспокоенность Мартена. – Кроме того, они ночные пташки. Могу поспорить, спят сейчас как сурки.
Он поднялся на восемь ступенек и капнул из масленки в петли и задвижку.
Потом сел на ступеньку и подождал, пока масло проникнет в зазоры.
Мартен прислушался. Царила полная тишина.
Перрон встал и тихонько вздохнул.
– Ну, думаю, пора, – произнес он.
Осторожно приподнял защелку и медленно потянул на себя дверь.
Они вышли в маленькую прихожую с плиточным полом, которая упиралась в лестницу, ведущую на второй этаж. С двух сторон имелись две двери, а за ними две комнаты примерно одинакового размера с закрытыми ставнями. Кухня слева, маленькая гостиная-столовая справа.
Пахло табачным дымом, грязью, протухшей едой. Старинная, но лишенная какого бы то ни было стиля мебель загромождала маленькую гостиную. Большой мусорный мешок, полный отходов, стоял в центре кухни. Раковина и стол были завалены немытой посудой. На грязном полу валялись пустые банки из-под пива.
Несмотря на полумрак, Мартен заметил на полу длинный темно-коричневый след и показал на него Перрону. Собака?
