— А ее собственный ребенок? Она родила? Он остался живой? — спросил Таиб, жадно глядя на Тану.
Кажется, ему очень нравилась эта игра, в которой одно откровение следовало за другим, во всяком случае он увлекся ею гораздо больше, чем я. Какое-то потаенное смутное чувство терзало мне душу. Я не могла определить его суть, да и не была уверена, хочется ли мне этого.
Тана взвесила амулет в своей ладони и сказала:
— Там написано три имени. Амастан — он первый владел амулетом. Мариата, которой юноша подарил его…
— И Лаллава.
— Умная девочка. — Тана одобрительно посмотрела на меня. — И Лаллава. Да, Мариата родила ребенка, девочку, и это очень ее удивило. В утробе ребенок был слишком уж активным. Она была уверена, что родится мальчик, и в душе уже называла его Амастаном. А тут на тебе: девочка, все признаки налицо. Мать назвала ее Лаллавой, что означает «дух свободы». Лаллава, дочь Мариаты, дочери Йеммы, дочери Тофенат. И так далее до самой Тин-Хинан. Она вписала это имя в пергамент, чтобы амулет служил защитой для новорожденной, сплела его с именами родителей и с лучшим заговором-оберегом из всех, что я знаю, обязав тем самым духов отца и матери заботиться о ребенке, сплела из слов паутину безопасности, сеть, которая стягивала вместе все три души. Мариата думала, что в этом мире такое уже не сбудется, только на небе, усеянном звездами… Но судьба порой вознаграждает нас за свои злые выкрутасы и сочиняет собственную прелестную сказку доброй феи. — Тана наклонилась ко мне и спросила: — Скажи-ка, дитя мое, как амулет попал тебе в руки?
Я рассказала все как есть, и женщина-кузнец расплылась в долгой удовлетворенной улыбке.
— Так вот, значит, какую историю сплела для тебя судьба. Теперь послушай другой ее вариант. Мариата родила ребенка, девочку, вписала ее имя в амулет и на счастье повесила талисман ей на шею. Росси хотел иметь сыновей. А тут ребенок, да еще девочка, да еще чужая. Ему не этого было надо, и он оставил девочку умирать. Но Мариата вернулась к ней, убежала в брачную ночь туда, где оставила ребенка, в гробницу самой Тин-Хинан. Да, жизнь и смерть порой сплетают чудные узоры, изящные и вместе с тем фатальные. Прибежав туда, она не обнаружила никакого ребенка. Только следы автомобильных шин и отпечатки чьей-то обуви. Такой не найдешь ни в Мали, ни в Нигере. Следы мужчины и женщины. Она сама мне об этом сказала. Мужчина был гораздо больше и тяжелее женщины, ступни которой оказались маленькими, как у ребенка.
Я смотрела на нее, не в силах оторвать глаз, сердце мое стучало, а в голове вертелась совершенно нелепая мысль: «У моей мамы ноги тоже были совсем маленькие. Она носила третий размер…» Я понимала всю странность и нелепость этой мысли.
Тана прикоснулась к моему лбу и заявила:
— Ты смотришь на меня очень серьезно. Так же делала и Мариата, когда о чем-то серьезно думала. Только брови у нее сходились в одну линию, а ты свои выщипала, и теперь этого не видно. Да, милая моя, что бы там тебе ни наговорили, ты не дочь своих родителей. Они не произвели тебя на свет, но нашли в пустыне, в древней гробнице, и увезли с собой.
У меня закружилась голова, земля поехала из-под ног. Я заморгала, судорожно сглотнула слюну и попыталась взять себя в руки.
— Женщина, которую ты зовешь матерью, француженка, так? — поинтересовалась Тана.
Я молча кивнула.
— Должно быть, им как-то удалось провезти тебя контрабандой, — задумчиво сказала она. — Я знаю, для этого существует много способов, доступных богатым европейцам. Война в песках их не касается, они живут в своем, совершенно ином мире, непохожем на наш.
— А ваше свидетельство о рождении, Иззи! — вдруг сказал Таиб, глядя на меня изумленными карими глазами.
Он порылся в кармане и вытащил какую-то зеленую бумажку, сложенную пополам. В последний раз я видела этот листок, когда Феннек в сердцах швырнул его через всю палатку.
— Как только я увидел бумагу, сразу понял, что это свидетельство о рождении, выданное в Марокко. Видите печать? — Он ткнул пальцем в выцветший треугольник в самом низу пожелтевшего листка. — Это профиль Хасана Второго, нашего старого короля. Тут уже плохо видно, но покажите этот оттиск любому марокканцу, и он сразу узнает его. У вас марокканское свидетельство о рождении! — воскликнул он и засмеялся.
Фальшивое свидетельство, которое выписал и отметил печатью коррумпированный чиновник, получивший свой бакшиш.
— Нет, не может быть, — сказала я тихо, почти шепотом. — Это не мое свидетельство о рождении. У меня его нет.
Тем не менее мое смятение постепенно вытесняла бурная радость. Она сквозняком вытягивала все сомнения, исподволь, непреклонно заполняла все мое существо, как вода затопляет русло высохшей реки.
— Тана сказала, что ты придешь.
— Откуда она узнала?
— Ты же знаешь ее гораздо лучше, чем я. Ей многое известно.
Возникла пауза.
— Знаешь, ты всегда был со мной. Все эти годы я носила тебя в своем сердце и еще вот здесь, рядом с ним.
Мариата отшпилила серебряную брошку, прикрепленную на груди, и размотала кожаную обвязку. Под ней лежал обрывок ткани цвета индиго с буро-ржавыми пятнами, сложенный несколько раз, чтобы не занимать много места. Она мгновение смотрела на него нежным взглядом, потом отпустила, и ткань, порхая, упала на землю.
— Это кусочек твоего рукава. Он остался в моей руке, когда меня силой оттащили от тебя. Я думала, что в нем хранятся остатки твоей жизненной силы, когда поняла, что ношу в себе твоего ребенка. — Мариата смотрела на него со светлой улыбкой. — Неужели ты не узнал нашу девочку с первого взгляда? — Она усмехнулась. — Надо же, взял в заложницы собственную дочь!
Амастан покачал головой.
— Откуда же мне было знать? Ведь я и ведать не ведал, что у нас вообще был ребенок. Как тут догадаться, да еще в таких обстоятельствах… — Он не закончил этой совершенно нелепой фразы, помолчал, размышляя о чем-то, и продолжил: — Конечно, я ее не узнал, и все-таки, понимаешь, было в ней что-то такое… напоминающее о тебе.
— А я сразу узнала. Я отличила бы ее из тысячи женщин. У нее твои глаза.
По щекам Амастана потекли слезы. Он вытер их тыльной стороной ладони. Закон асшака требует, чтобы мужчина не обнаруживал своей слабости даже перед собственной женой. Но напор оказался слишком настойчив и силен. Амастан уже не обращал на них внимания. Слезы свободно бежали по щекам и исчезали под тканью тагельмуста.
— А подбородок твой, — кое-как сумел выговорить он.
— Дай я на тебя посмотрю. — Мариата протянула руку к его щеке. — Хочу видеть твое прекрасное лицо. — Она потянула вниз его тагельмуст и стала смотреть, жадно вбирая в себя каждую морщинку, каждую складку его лица. — Я совсем не думаю о том времени, которое пробежало в разлуке с тобой. Оно ничего не значит. Ты для меня нисколько не изменился. Ты — мой Амастан, я — твоя Мариата. Больше не покидай меня никогда. Обещай.
