Хелен чисто по-женски бросила на меня ревнивый взгляд такой силы, что мне показалось странным, почему от меня не осталась кучка пепла. Я слегка пожала плечами — мол, не собираюсь с тобой тягаться, милая, — зато Ив наслаждалась каждым мгновением возникшей ситуации.
— Да, мы собираемся взять Львиную Голову, а что? — небрежно сказала она и положила руку Джезу на бедро, будто оно уже было ее собственностью.
Лицо его сразу застыло. Он изо всех сил пытался не выдать своих чувств.
Пожалел бедных девушек человек, который был самым старшим из нас, с бледным траурным лицом и в очках. Он находился здесь с женой, той самой женщиной с сединой в короткой прическе, и ее братом.
— Завтра мы идем по скале, которая прямо над Умснатом, — обратился к Элен этот мужчина. — Там только один уклон, есть много хороших маршрутов для начинающих. Хотите, пойдемте с нами.
Я видела, что Элен не собирается сдаваться без боя, но, к счастью, наша милая беседа была прервана хозяином ресторана, вернувшимся к нам с большим подносом, на котором стояли серебряный чайник и дюжина стаканчиков. За ним шла блондинка в марокканской тунике. Она оглядела всех нас и усмехнулась, видимо наслаждаясь нашими физиономиями, вытянувшимися от изумления, когда из кухни бербера явилась не какая-нибудь вездесущая матрона, закутанная во все черное, а чистокровная уроженка Европы. Она быстро и ловко разлила мятный чай, пуская струю с огромной высоты, чтобы напиток в маленьких красивых стаканчиках дал пену, расставила их перед каждым вместе с изысканно маленьким миндальным печеньем.
Дойдя до меня, женщина вдруг остановилась как вкопанная, наклонилась и сказала:
— Какая красивая вещица. Здесь купили?
Я совсем забыла, что на мне амулет, а наши скалолазы так увлеклись разговорами о спорте, что не обращали на него внимания. Я притронулась к нему кончиками пальцев и вдруг почувствовала, что он теплый, словно вобрал в себя тепло горящих свечей, прекрасной еды и всей атмосферы, сосредоточил его в своих красных кристаллических дисках.
— Мм… Нет. Это… Мне подарили.
— Вы знаете, что это такое?
— Немного, — осторожно ответила я.
— Сомневаюсь, что эту вещицу изготовили в Шеффилде, — усмехнулась жена ресторатора. — По всему видно, что она сделана человеком пустыни, в крайнем случае мастер старался, чтобы было похоже на предмет, сработанный кочевниками. Тафраут стоит на древнем торговом пути из Сахары в Тарудант и дальше к побережью. В украшениях, которые делают здесь, заметно южное влияние.
— Это и вправду изготовлено в пустыне? Вы уверены?
Она засмеялась и ответила:
— Извините, нет, конечно, я не знаток. Но вы поспрашивайте вокруг. У Мхамида есть похожие ожерелья, у него лавка в торговом квартале. У Хусина тоже. Если хотите узнать побольше об этой штучке, поинтересуйтесь у них.
Тут рядом с ней возник ее муж, посмотрел на меня блестящими черными глазами и посоветовал:
— Вам стоит поговорить с Таибом. Это мой родственник, знаток всяких древностей, у него бизнес в Париже. — Мужчина произнес это слово на французский манер: «Пари». — Сейчас он как раз здесь, в Тафрауте, у него vacances.
[35]
Если хотите, я договорюсь о встрече.
— Нет-нет, спасибо, вы очень добры, но не надо, — ответила я, и мне вдруг стало отчего-то тревожно.
Он пожал плечами и продолжил разливать чай. Я чувствовала на себе взгляды людей, сидящих вокруг. И гнет этих взглядов пригибал меня книзу и очень тяготил. Мне казалось, что наливается тяжестью и мой талисман. Я постаралась поскорей избавиться от этого неприятного ощущения и закрыла глаза. Какой-то страх черной волной поднимался у меня в груди. Такого я не испытывала даже в самые критические моменты. Например, во время восхождения на вершину Баббл Мемори я прошла уже половину маршрута и застряла среди мягкого и хрупкого известняка. Любая опора крошилась под ногами. Сейчас меня бросало то в холод, то в жар, и сердце бухало в груди, как молот. К горлу подступила желчь. Я старалась проглотить ее, усилием воли заставляла себя дышать ровнее.
«Убирайся прочь», — яростно приказала я.
Надо загнать этот страх в область затылка, где я прятала все, что не должно вылезать наружу. Я сжала амулет в ладони, и мне показалось, что он тоже пульсирует в такт с моим сердцем, все медленней и медленней. Я открыла глаза. Никто на меня не смотрел, даже Ив. Подруга сверлила Джеза взорами, ловила каждое его слово, так и льнула к нему с раскрытым ртом и сияющими глазами. Даже смотреть в них было больно, поэтому я отвернулась. У меня было такое чувство, будто они сидят передо мной голые, покрытые потом. Меня даже мучила совесть, словно я несла за подругу, взрослую женщину, какую-то ответственность. Я убрала амулет под свитер, прислушалась к тому, о чем говорят, но в тему общего разговора въехала с трудом.
В ту ночь я несколько раз просыпалась. Меня будил унылый лай бродячих собак, а уже перед самым рассветом раздался призыв муэдзина к утренней молитве. Я лежала на узенькой односпальной кровати и прислушивалась к дыханию Ив, посапывающей в другом конце комнаты. Меня мучили обрывки сна, мерцающие на краю сознания. Я старалась припомнить, о чем он, но сон от меня ускользал, оставляя лишь неопределенное чувство страха, словно случилось нечто ужасное, а я этого не знаю. Я будто получила некое предсказание или предостережение, и это непременно скажется на моей дальнейшей судьбе.
Глава 11
Мариата сидела на корточках под навесом, сооруженным из пальмовых веток в стороне от стоянки, и смотрела, как искусные руки женщины-кузнеца обрабатывают раскаленный добела кусок железа. Молот ее размеренно поднимался и падал, и монотонный ритм ударов убаюкивал девушку. В такой работе было что-то подлинное, первобытное. Это восхищало Мариату, но в равной степени и отталкивало. По правде говоря, нечто похожее она испытывала и к самой женщине-кузнецу. Мариата жила в этих местах уже давно, не один месяц. Теперь здесь ее новый дом. Она чуть ли не каждый день приходила в кузницу и наблюдала за работой инедена, но все еще не знала, как относиться к этому существу по имени Тана с большими сильными руками и маленькими, но явно женскими грудями, одетому в мужскую одежду, но всегда со свободно свисающим лицевым покрывалом. Обрабатывать металл на огне должны только мужчины, для женщин это занятие — табу. Приходить сюда и наблюдать за работой кузнеца им тоже нельзя. Пусть Тана — женщина не простая, не как все остальные, да ведь и Мариата тоже не из их числа. Не зря же ее так тянет сюда, не просто так искусство кузнеца волнует ее, находит странный отклик в груди. Может быть, в этом ремесле есть нечто подобное поэзии? Как из отдельных слов вдруг возникает складное стихотворение, так и Тана берет бесформенный кусок железа или серебра. Она непрерывно постукивает по нему, наблюдает за ним требовательным глазом, издает негромкие восклицания, когда видит несовершенство своего изделия, снова с жаром набрасывается на металл, осторожными легкими ударами подчиняет его своей воле, придает ему нужную форму. Вдруг они чем-то похожи друг на друга — девушка из древнего рода и это странное существо, лишь отчасти принадлежащее племени и во многом чуждое ему? Может быть, после долгих часов, проведенных рядом с Амастаном, у Мариаты возникает потребность в человеке, который общается с духами и мог бы понять изнурительные требования, предъявляемые такой работой. Наверное, девушка нутром чуяла, что могла выслать сдерживаемых духов в пылающее пламя этой кузницы.
