– Это я помню. Грейс говорила, что мой отец знает, где я нахожусь, но за мной не приедет.
– Она надеялась, что твои родственники согласятся тебя взять, потому и решила связаться с ними.
– Грейс о любом человеке думала в превосходной степени.
– Да. Но Грейс обладала очень трезвым умом. После бесплодного разговора с твоей бабушкой и практически несостоявшегося разговора с твоим отцом она больше их не беспокоила. И ты остался у нас. – Ричард печально посмотрел на него. – Грейс надеялась, что сама поговорит с тобой о твоей родне. Ей очень хотелось поговорить с тобой о них, когда ты будешь совсем взрослым.
– Ну почему я раньше не заглянул в материнский дневник?
Габриелю вдруг вспомнилось видение, в котором ему явилась Грейс, и ее слова о прощении. Он до сих пор очень тосковал по своей приемной матери.
– Джулианна в тебе души не чает, – сказал он Ричарду, заслоняясь словами от тяжелых мыслей.
– А я в ней. Я очень благодарен вам обоим за позволение жить в этом доме.
– Этот дом был и всегда будет твоим. Джулия тут поделилась своими мыслями. Если Бога уподоблять отцу, то такой отец должен быть похож на тебя.
– Я очень польщен, – усмехнулся Ричард. – Но вряд ли я дотягиваю до столь высокой оценки. Как и любой человек, я несовершенен.
– Мне бы хоть четверть твоего несовершенства, – пробормотал Габриель, опуская голову.
– Я знаю: ты благодарен нам с Грейс за твое усыновление. Получается, будто мы оказали тебе услугу. Но у тебя до сих пор сохраняется искаженное понимание этого шага.
Габриель вскинул голову. Их глаза встретились.
– Бог послал нам тебя, зная, что ты нам нужен.
Они долго смотрели друг на друга, затем перевели взгляд на двор и деревья. Оба молчали. Если бы кто-то сказал, что в тот момент у Габриеля были влажные глаза, профессор Эмерсон не преминул бы объяснить это аллергией.
Глава сорок четвертая
9 сентября 2011 года. Дарем, штат Северная Каролина
Эйприл Хадсон вышла из многоквартирного дома, где жила. Она собиралась ехать в университетский кампус, но неожиданно на ее пути вырос молодой человек с букетом роз.
– Привет! – улыбнулся он, протянув ей букет.
– Саймон! – Эйприл бросилась к нему и обняла за шею, повизгивая от радости. – Что ты тут делаешь?
– Приехал тебя повидать. И вручить тебе вот это, – сказал он, протягивая дюжину красных роз на длинных стеблях.
– Какая красота! Спасибо. – Эйприл подпрыгивала от счастья.
Саймон засмеялся, видя ее искренний восторг, обнял и зарылся лицом в ее длинные светлые волосы.
– А я уже волновалась, что мы больше не увидимся. Хочешь зайти ко мне?
Он кивнул. Забыв о кампусе, Эйприл повела гостя к лифту.
– Какая красота, – продолжала восхищаться она, нюхая розы. – В этот раз ты выбрал красные. А когда мы впервые встретились, ты подарил мне белые.
– Белые символизируют девственность. – Саймон потянулся к длинным прямым волосам Эйприл. – Тот символ утратил свой смысл.
Эйприл сжалась, словно ее ударили, и быстро вернула ему букет. Саймон хотел спросить, чем вызвана такая резкая перемена в ее настроении, но в это время лифт остановился. Двери открылись. Эйприл обошла Саймона и быстрым шагом направилась к двери своей квартиры. Ее босоножки гулко стучали по полу.
– Эйприл! Постой!
Саймон побежал за ней, не выпуская из рук букета.
Эйприл торопливо вынула из рюкзака ключи, открыла квартиру и вошла внутрь с явным намерением захлопнуть дверь перед носом Саймона.
– Подожди немного. – Он взялся за торец двери.
– Не стоило лететь сюда и тратиться на розы, чтобы поглумиться надо мной. Я и так знаю, что лишилась девственности.
– О чем ты говоришь? У меня и в мыслях не было глумиться.
– Ты, наверное, уже и друзьям своим рассказал. Представляю, как вы весело гоготали надо мной. Это ведь так просто. Кто я такая? Наивная девчонка, которую воспитывали в строгих христианских правилах. Достаточно пару раз сводить ее куда-нибудь, вскружить ей голову, и она забудет про все правила и отдастся тебе, как старшеклассница на школьном балу.
– Все было совсем не так, – сердито возразил Саймон.
– После нашего уик-энда ты просто исчез. Ни одного звонка. Даже короткой эсэмэски не прислал. Наступает новый уик-энд, и ты вдруг появляешься. Неужели так сильно между ног зачесалось, что ты полетел сюда?
– Разумеется, нет! Позволь мне хоть слово сказать, и я все объясню.
– Нечего объяснять, Саймон. Я не девка-давалка. Забирай свои красные розы и возвращайся в Вашингтон. Хвастайся одержанной победой. Этого я запретить тебе не могу. Но будет лучше, если ты попридержишь язык, пока я не расскажу о случившемся своим родителям. Не хочу, чтобы отец узнал из газет, как я напилась и после второго свидания улеглась с тобой. – Эйприл снова попыталась закрыть дверь, однако Саймон не позволил:
– Давай поговорим. Можно мне войти?
– Нет.
Саймон прильнул к двери и почти шепотом продолжал:
– Я приехал, потому что захотел тебя увидеть. А красные розы выбрал… Мне показалось, что они тебе понравятся.
Эйприл все так же сжимала ручку двери и молчала.
– Давай куда-нибудь сходим пообедать и заодно поговорим. Если тебе не понравится то, о чем я собирался тебе сказать, я сяду на ближайший самолет и ты больше меня не увидишь.
Ее зеленые глаза подозрительно сощурились.
– И что же такого ты собирался мне сказать?
– Ты мне нравишься.
– И только?
– Да. Ты считаешь это недостаточным основанием?
– А как же твой отец и его избирательная кампания? Он же у тебя мечтает стать президентом.
У Саймона округлились глаза, но через несколько секунд он справился с замешательством:
– Отец просил показать тебе достопримечательности Вашингтона. Я выполнил его просьбу. На этом политика закончилась.
– Я тебе не верю. – Голос Эйприл звучал тихо. Казалось, она вот-вот расплачется.
– Если не веришь мне, то повысь градус доверия к себе. Эйприл, ты умная, привлекательная девушка. Я бы не стал приглашать тебя в Хэмптонс и угощать «Мохито», если бы дело касалось одной лишь политики.
Судя по выражению ее лица, Эйприл по-прежнему ему не верила.
– Я не привык разбрасываться такими словами. Так что поставь розы в воду и давай сходим куда-нибудь пообедать.
Саймон протянул ей розы, добавив к ним застенчивую улыбку.
