Одно — недавно построенное, с собственным водоемом, — крыло лесхи принадлежало некоему Элию из Эфеса, торговцу. У него всегда можно было купить знаменитые мелонские подушки, в которые тамошние мастерицы подкладывали шелуху от какого-то удивительного «сарацинского зерна»
[12]
, уверяя, что это средство начисто избавляет от головных болей и сулит сладкий сон. Элий продавал прекрасные финикийские ковры и покрывала, хотя знатоки и уверяли, что называются они финикийскими потому лишь, что скуплены у пиратов, а на самом деле изготовлены тринакрийскими
[13]
и критскими мастерами. Торговал Элий и киосскими занавесями от мошкары, и мягкими тюфяками, набитыми морской травой, в которой не заводились блохи, и разными прочими постельными принадлежностями, необходимыми для сладостного сна. В число этих «постельных принадлежностей» входили хорошенькие мальчики и девочки, которых по сходной цене также можно было купить у Элия.
Разумеется, девственников и девственниц не отыскать было и здесь, однако Элий всегда призывал в свидетели богов, что товар побывал в одних, ну самое большее — в двух руках. Для особо недоверчивых Элий снабдил свое заведение несколькими отдельными клетушками, завешанными тростниковыми завесами. Сюда всегда стояла очередь из досужих посетителей лесхи. Прежде чем совершить покупку, ее разрешалось опробовать. Иные любители почесать блуд на дармовщинку часами пробовали да пробовали то один, то другой товар, задумчиво побрякивая кошелями: дескать, выбирают, выбирают, да никак не могут выбрать.
Элий, конечно, ворчал, но на первый раз никому не отказывал. Однако тем, кто никого не купил, впредь пробовать не позволял. Был, впрочем, один человек, который покупки совершал крайне редко, однако отказа у Элия не ведал. Более того! Торговец почти бесплатно отдавал этому человеку лучшие образцы своего живого товара в пользование — на несколько дней, даже на месяц, — стоило ему только пожелать! Элий относился к гостю с таким же нескрываемым восторгом, как и другие посетители пирейской лесхи, да, впрочем, и все прочие. Ведь это был знаменитый художник Апеллес, сын Пифия.
Однажды афинские живописцы спорили о том, чьи работы более правдоподобны, и вот на Акрополе, в Пропилеях — сооруженном из белого и фиолетового мрамора монументальном входе на Акрополь — устроили диковинное состязание, выставив на всеобщее обозрение огромные пинаки — картины, написанные восковыми красками на деревянных досках или терракотовых пластинах.
Яркий свет был вреден для восковых красок, а потому пинаки обычно держали в особой пинакотеке — в полутемном помещении, куда скупой свет проникал лишь через двери и два узких окна. Пинакотека размещалась в северном (левом) крыле Пропилей, более массивном, чем другие пристройки. Однако в тот день пинаки вынесли на солнце. Конечно, не все, а только те, на которых были изображены лошади.
Картины укрепили на некотором расстоянии друг от друга, а потом мимо них провели живых лошадей, копыта которых были обмотаны холстом, чтобы оберечь прекрасный мрамор Пропилей. Они равнодушно взирали на полотна, однако дружески ржали, проходя мимо лошади, изображенной Апеллесом.
Да, вот такой это был художник…
К яблокам с его картин тянулась рука, нарисованное вино, которое лилось из нарисованных кувшинов, пьянило одним своим изображением, ткани хотелось схватить и обернуть вокруг своего тела, в сандалии — обуться, в изображенных им мужчин влюблялись женщины, а нарисованных им женщин вожделели мужчины.
Слава Апеллеса гремела не только в Афинах, но и далеко за их пределами.
Вернее будет сказать, что слава пришла за ним в Афины из Македонии, где он был придворным художником царя Филиппа. В Македонию Апеллес отправился по совету своего учителя Памфила — македонца родом. Апеллес же родился в Эфесе, отчего поначалу был известен как Апеллес Эфесский, но затем, достигнув изрядной славы, он предпочел зваться одним только именем, заявляя, что Апеллес — один в Ойкумене
[14]
, а может статься, и за ее пределами, и никаких уточнений не нужно.
В самом деле, его знали все — и все восхищались его полотнами и тихографией, то есть росписью стен
[15]
, — даже те, кто слыхом не слыхивал об ионической и сиконской художественных манерах, в которых он работал, и не смог бы отличить одну от другой. Главное было в мягкости рисунка и нежности колорита творений Апеллеса, а также в том тщании, с каким он изображал самые мелкие детали лица и одежды богов или царей. Благодаря этому они становились похожими на самых обыкновенных людей, и, глядя на них, можно было убедиться: боги воистину сотворили людей по образу своему и подобию. И вот теперь Апеллес воссоздавал их образы благодаря людям.
Торговец Элий из Эфеса гордился, что был земляком Апеллеса. Вдобавок они знали друг друга с детства, отчего меж ними всегда существовали особо доверительные отношения. При всей своей болтливости (ну а как же иначе уговорить человека сделать покупку, если не уболтать его?!) торговец умел хранить чужие тайны, а потому никому не говорил, зачем Апеллес берет у него молодых красавцев и красавиц.
Все были убеждены, что он ищет чувственного разнообразия, ведь он был молод, бесшабашен и сладострастен. Однако они забывали, что Апеллес был не только мастером постельных дел, но и художником. Рабов и рабынь Элия он использовал как натурщиков и натурщиц, а потом возвращал торговцу для продажи.
Накануне Апеллес получил весть от Элия, что к нему поступил новый товар, и очень обрадовался. Художнику как раз была нужна натурщица. Заказанная ему тихография для храма царственного Зевса требовала изображений целого сонма небожителей, низших божеств и людей. С несколькими восковыми табличками и стилосом Апеллес бродил по Афинам, делая новые и новые наброски, ловя необычные выражения лиц, примечая особенно красивые и яркие. Чаще всего его можно было встретить возле лачуг портовых шлюх и на рынках, в том числе на рынках рабов. Если набросок не удавался или встречалось более интересное лицо, он безжалостно размягчал пальцем воск и стирал изображение.
Апеллес никогда не искал натурщиков и натурщиц среди свободных людей. Его произведения были слишком знамениты, на них ходили смотреть семьями, и Апеллес вовсе не желал, чтобы афиняне тыкали пальцем в какого-нибудь Нина, сына Салмокиса, или Феодору, дочь Лисия, крича: «Вот идет Арес, смотрите, это с Нина списан лик бога войны! А вот и Гера, она живет близ Акарнийских ворот, у нее трое детей, ее зовут Феодора!» Только однажды в жизни допустил художник подобную ошибку, и она чуть не стала для него роковой: царь Филипп Македонский, коего Апеллес изобразил в виде Посейдона (у Филиппа была необоримая страсть к морю, хотя войны свои он вел на суше), пришел в ярость, увидев на картине знакомые лица своих подданных, возведенных художником в ранг тритонов и нереид.
