– Я принял решение. – Длинный Меч выпятил подбородок. – Можете меня ненавидеть, это ваше право. Я никогда не пойду против брата. Это больше всего страшило нашу мать, и мы слишком часто ступали по этому пути, чтобы выбрать его еще раз.
– У меня нет ненависти к вам, – устало произнес Гуго. – Но я не обязан восхищаться ни вами, ни вашими решениями. Ради нашей матери и ее памяти я готов хранить мир между нами.
Подойдя к дверям церкви, они остановились.
– Я присягнул Людовику. Мой отец тоже. Мы связаны словом чести поддерживать его, пока сам Людовик не разорвет эту связь. – Гуго умолчал о чести Длинного Меча. Пусть это остается на совести его единоутробного брата.
– Я поговорю о вас с Маршалом, если хотите.
– Мы сами можем поговорить! – рявкнул Гуго, а затем вздохнул. – Я не хочу показаться неблагодарным, но идите лучше своим путем, а мне не мешайте идти своим. Наступит время, когда нужно будет обсудить перемирие, и хорошие юристы потребуются обеим сторонам. Захваченное мечом необходимо закрепить на пергаменте и в законе, и это так же важно, как битвы, поскольку определяет наше будущее.
Они вместе вошли в церковь и проследовали по нефу к хору. Отец Гуго поднялся с колен и теперь разглаживал свою старую шляпу, поношенную и засаленную, но павлинье перо, заткнутое за ленту, оказалось новым.
– Это была ее любимая шляпа, – произнес граф. – Я надел ее для Иды.
– Она бы оценила ваш поступок по достоинству, – ласково ответил Гуго. Потом, уважительно помолчав, добавил: – Не пройдете ли в дом? Там тепло, есть еда, и Длинный Меч хочет с вами поговорить.
Граф склонил голову, но снова повернулся к могиле, чтобы положить свою шляпу рядом с вечнозеленым венком Махелт. Он перекрестился, поклонился и вышел из аббатства с непокрытой головой.
Глава 47
Лондон, сентябрь 1217 года
Гуго наблюдал, как Людовик расхаживает взад и вперед по своей комнате в лондонском Тауэре, словно поджарый разъяренный лев. Его обычно спокойный нрав сменился гневной досадой. В конце апреля Людовик вернулся с подкреплением, но потерпел сокрушительное поражение в битве при Линкольне. Затем, две недели назад, свежие подкрепления, плывущие из Франции, были уничтожены и разбросаны в разгромном морском сражении неподалеку от Сэндвича. Английские сторонники покидали его толпами, чтобы присягнуть молодому королю и его регенту Уильяму Маршалу. Людовику оставалось лишь просить о мире.
Гуго до сих пор не оставил его, поскольку присягнул Людовику на верность, а человек без чести ничего не стоит. К тому же способности юриста, знание английского права и родство с Уильямом Маршалом означали, что Гуго сможет извлечь из мирного договора много пользы для своей семьи. Гуго не сражался ни при Линкольне, ни при Сэндвиче, а проводил время в Лондоне как основной член правительства Людовика.
– Им понадобилось четыре дня для ответа! – рявкнул Людовик, презрительно указав на пергаменты на столе. – Четыре дня! И теперь они хотят, чтобы я в знак покорности явился к ним в нижнем белье. Я не потерплю подобного унижения! – Его глаза вспыхнули. – Лучше я умру с мечом в руках! Вы попросили меня стать вашим королем, потому что ваш собственный король был ни на что не годен, и теперь намерены покрыть меня позором за то, что я пытался вас спасти?
Саломон де Бейсинг, мэр Лондона, встревоженно потер руки:
– Сир, регент привел войска, чтобы взять город в блокаду. Нам нужен мир. Я опасаюсь за город, если мы продолжим сопротивляться.
– Я договорюсь о почетном мире, – оскалился Людовик. – Я не уступлю и не покрою себя позором. Маршалу это известно.
– Быть может, вам поверх белья надеть роскошный плащ? – предложил Гуго. – И никто ничего не узнает, кроме тех, кто будет стоять рядом с вами. Зеваки не увидят вас без котты.
Людовик раздраженно взглянул на него.
– Но буду знать я! – прорычал он и снова зашагал по комнате.
Гуго опустил взгляд на пергаменты в своих руках. Людовик не желал признавать поражения – никто из них не желал, – но выбора не оставалось. Как справедливо заметил мэр, Лондон в блокаде и положение может только ухудшиться. С другой стороны, его тесть не может вцепиться Людовику в горло, памятуя о своих интересах во Франции, и даже раненый пес способен пребольно укусить.
Людовик вернулся к столу и снова взял список требований, изучая их прищуренными темными глазами.
– Хорошо, – сказал он. – Если они согласятся на плащ, я приду и капитулирую. – Потом поднял взгляд и смерил им Гуго. – Но если я уплачу эту цену, я вправе рассчитывать на ответные уступки…
* * *
В имении Маршала Кавершеме Махелт обняла отца и была потрясена его усталым видом, новыми морщинами на лице и заметной хромотой из-за давнего боевого ранения. Но у отца по-прежнему была наготове улыбка для дочери, и в его объятиях она ощутила, что вернулась в любимый старый дом.
Глаза Махелт наполнились слезами, и отец засмеялся над ее глупостью.
– Разве мы не выстояли в бурях? – спросил он. – Ныне незачем плакать.
– Я не плачу! – пылко возразила Махелт. – Разве что только от радости, что встретилась со всеми. Мы так давно не виделись!
Она обняла мать, сестер, братьев. Все были здесь, за исключением Ричарда, жившего в Нормандии. Уилл пребывал в хорошем расположении духа, хотя опирался на трость после того, как два дня назад боевой конь наступил ему на ногу и сломал три пальца. Он обнял Махелт и поприветствовал ее подобием своей былой надменной улыбки, хотя и смягченной печалью и опытом. Как и Длинный Меч, Уилл вернулся в строй вскоре после того, как его отец стал регентом, и за прошедшие месяцы постепенно залатал брешь между собой и родителями. Смерть Иоанна сделала это возможным, и в доме сегодня царила умиротворенность, хотя шрамы были еще свежи.
Ее отец взъерошил волосы Роджера, когда мальчик отвесил ему элегантный поклон.
– Восьми лет, – заметил он, – и обещает стать добрым сильным рыцарем.
Уильям Маршал проделал то же с маленьким Гуго и с нежностью и весельем наблюдал за своей ковыляющей светловолосой внучкой. Он обнял зятя и запечатлел на его устах поцелуй мира, который оба всячески подчеркивали. Семья дружно вошла в зал и села отужинать и продемонстрировать всему свету свое единство.
Во время трапезы обсуждали только бытовые и семейные вопросы, пытаясь наверстать упущенные годы и вплести их в ткань со множеством выдернутых нитей, хотя Махелт знала, что слова неспособны передать узор живого опыта и многое утрачено навсегда.
По окончании ужина Уильям и Гуго отправились на верховую прогулку по землям поместья, а Уилл вместе с остальными дядьями мальчиков решил на улице преподать Роджеру и Гуго урок фехтования. Женщины удалились в прекрасно обставленную комнату Изабеллы этажом выше зала. Махелт следила из окна, как ее отец и муж пускаются в путь: отец на своем любимом гнедом, а Гуго на Эбене. Их лошади скакали бок о бок в золотистом сентябрьском свете, и пара отцовских борзых трусила за ними.
