Ожидая мальчиков у школы, я в который раз прокручивала в голове запись, состоящую из воспоминаний. Так, словно собирала некую головоломку-пазл. Я чувствовала, что за мной следят. Оборачивалась и внимательно смотрела на прохожих. Есть ли среди них кто-то подозрительный? Я оглядывалась по сторонам, но видела только знакомые лица родителей, которые, как и я, пришли за детьми. Я услышала детский голос, разом прогнавший воспоминания.
— Ты принесла перекусить? — спросил Элиас вместо приветствия.
— Ага. Держи круассан. А где твой брат?
— Вот он, смотри. Он разговаривает с Давидом. Жестом я велела ему поторопиться. Нужно торопиться.
* * *
Стоило мне переступить порог нашей комнаты, как Мелисса нервно вскрикнула, едва сдерживая слезы.
— Они нашли нас! Они нас нашли!
— Вот черт! Этого я и боялась! Это я виновата! Я не должна была сообщать им наш адрес!
Мое беспокойство передалось и мальчикам.
— Что такое? О ком вы говорите? О бородачах? Нужно было срочно их успокоить.
— Нет, все бородачи остались в Алжире. Вам нечего опасаться.
Я многозначительно посмотрела на сестру, давая ей понять, что лучше отложить этот разговор на более позднее время, когда братья лягут спать. И словно по заказу, чтобы усилить напряжение, зазвонил телефон. Я включила телевизор, чтобы отвлечь малышей, и поспешила к телефонному аппарату, едва не вырвав трубку из рук Мелиссы. Не стоило допускать, чтобы она выслушивала все угрозы еще раз.
Чей-то голос, от которого меня бросило в дрожь, прошептал:
— Привет. Наконец-то поговорим.
— Да кто вы такой? — сразу перешла я в наступление.
— Разве ты меня не узнаешь? — деланно вежливо удивился собеседник.
— Оставьте нас в покое! Мы вам ничего не сделали!
— Я так понимаю, это говорит старшенькая.
— Или вы оставляете нас в покое, или я обращусь в полицию!
— Слишком поздно… Очень скоро ты отправишься вслед за своей потаскухой-матерью, — с ненавистью ответили мне.
Я разозлилась.
— Потаскуха — это твоя мать, а не моя, урод! — заорала я и бросила трубку.
Но вскоре телефон зазвонил снова. В трубке сначала захрюкали, потом завизжали: так визжит свинья, которую собираются зарезать.
Эти угрозы вывели меня из себя, я не могла унять дрожь. Несколько долгих минут здесь, в европейской столице, я чувствовала себя, словно в Алжире, и не переставала винить себя. Что я натворила? О чем думала? Как они узнали наш номер телефона? От бабки? Неужели она сама умышленно дала им наш номер? Я не смогла поверить в это тогда, не верю и теперь. Скорее всего, она рассказала об этом в кругу семьи. Потом кто-то из младших братьев матери проговорился либо отцу, либо кому-то из его знакомых, которые нас ненавидели. Узнаю ли я когда-либо правду? Вот еще одно погружение в унижение. Им нравилось бередить раны, которые едва начали затягиваться.
Мне нужно было думать о братьях и сохранять хладнокровие. Будь я одна, не знаю, как бы вела себя. К вечеру началась гроза. Я подошла к окну, чтобы закрыть его на шпингалеты, и выглянула на улицу. Ни одного подозрительного типа. Я облегченно вздохнула. Поднимался ветер, и прохожие ускоряли шаг. Вдруг хлопок из выхлопной трубы какого-то автомобиля заставил меня подскочить. Я вспомнила тот праздничный вечер в Алжире в конце поста на Рамадан, когда произошел взрыв, и быстро захлопнула окно.
Шок еще не прошел, как я ни старалась вернуться к действительности. Мои братья ели сэндвичи, как невинные птенчики, а сестра о чем-то напряженно думала. Я вспомнила о матери, которая сейчас находилась в мире грез, и на какой-то момент даже позавидовала ей — ведь сейчас для нее не существует никаких проблем. Все же хорошо, что она может отдохнуть, не думать какое-то время о трудностях. Мне очень ее не хватало. Я вспоминала ее голос, мягкий и мелодичный. Вдруг в моей голове вдруг возникли слова, и я стала напевать колыбельную, которую пела она мне на кухне, поглаживая меня по волосам. Я готова была уснуть вместо нее.
Дни шли. Мы постоянно получали телефонные угрозы от трех или четырех мужчин, говорящих с иностранным акцентом. Понимая, что нам угрожают только для того, чтобы запугать, я убеждала себя, что эти слова не имеют реальной почвы, даже отчасти. Как сохранить ясным рассудок, зная, что за тобой постоянно наблюдают?
Братья чувствовали мое волнение, скорее всего, они заметили некую нервозность и осторожность в поступках. Свои чувства они отражали в рисунках. Элиас рисовал окровавленных бородачей, размахивающих ножами, при виде которых у меня сжималась сердце. Его давнишние кошмары возвращались с удвоенной силой. Мы лишились того единственного, чего достигли, приехав во Францию.
Я переживала за них, переживала за себя! Жизнь не преподнесла нам ни одного подарка. А ведь все, чего мы желали, — это мирная и спокойная жизнь!
Как-то после обеда Мелисса сама подошла к телефону. Она стояла как вкопанная и слушала. Ее лицо побледнело, из глаз хлынули слезы. Я вырвала трубку из ее рук и быстро повесила.
— Стой, не двигайся! — прошептала она, приложив палец к губам.
— Что с тобой? — спросила я, удивленная ее странным поведением.
— Говорю тебе, помолчи! Он наблюдает за нами с улицы. Он сейчас в булочной!
В другое время я бы выглянула из окна, возможно, спустилась вниз и сказала бы ему все, что о нем думаю. Но мешало присутствие братьев. Речь не шла о том, чтобы устроить баталию, а наоборот — сделать так, чтобы малыши не стали ее свидетелями, ведь это могло отразиться на их психике. Тем не менее, я постаралась успокоить сестру.
— Перестань, Мелисса. Он врет, это ясно! Для него это было бы слишком рискованным. Мы ведь можем вызвать полицию!
Услышав в моих доводах логику, она взяла себя в руки. С опаской я выглянула в окно. Слава богу, никого не увидела и облегченно вздохнула.
— Мелисса, я прошу тебя мне помочь. Ты должна сохранять хладнокровие в присутствии мальчиков. Я из сил выбиваюсь, стараясь их успокоить, но если ты будешь паниковать, мои усилия ни к чему не приведут — они запаникуют вслед за тобой.
— Нора, я не могу! — не сдерживая слез, ответила она.
— Я знаю, но ты должна контролировать свои эмоции. Помоги мне.
— Постараюсь. Если мама придет в себя, она об этом узнает! Я пожалуюсь ей!
— Лишь бы она пришла в себя, это все, чего я хочу. Мама вернись к нам, прошу…
На четвертый день после операции мать открыла глаза. Мы с Мелиссой были на седьмом небе от счастья. Но какой будет ее реакция на все эти угрозы? От матери ничего не скроешь. Материнское сердце чувствительнее любого радара. От него трудно что-либо утаить!
Она сама догадалась обо всем. Я чувствовала себя виноватой во всем, что произошло, но она простила меня. Какое облегчение!
