Внезапно вступила Кэрол, также обращаясь ко мне:
– Ей пришлось почти в одиночку воспитывать семь сестер и братьев.
– Не одной. Мне помогали – пастор, церковь, многие люди.
Не обращая внимания на реплику Магнолии, Роза продолжала:
– Я встретила Магнолию в больнице около года назад. Потом, когда нас выписали, я взяла ее, усадила в машину, и мы катались весь день. Мы проехали через Пало Альто, Стэнфорд, Менло Парк, потом наверх, в горы. Магнолия устроила мне экскурсию. Она все мне показывала и обо всем рассказывала, и не только то, что важно сейчас, но и то, что происходило тридцать-сорок лет назад. Это была самая лучшая поездка за всю мою жизнь.
– Что ты ощущаешь, когда Роза рассказывает об этом, Магнолия?
Магнолия смягчилась:
– Это очень хорошо. Эта крошка знает, что я люблю ее.
– Похоже, Магнолия, – сказал я, – ты, несмотря ни на что, стала учителем. Хорошим учителем!
Теперь дело потихоньку стало налаживаться. Я гордо посмотрел на психиатров. Мои последние слова – великолепный пример рефреминга – были блестящей находкой. Надеюсь, они их слышали.
Магнолия точно слышала. Она была тронута до глубины души, и слезы катились у нее из глаз. Мы почтительно молчали. Но фраза Магнолии вывела меня из оцепенения. Очевидно, я плохо слушал ее.
– Да, конечно, вы правы, доктор, – сказала она. – Вы правы и не правы. У меня была мечта. Я хотела стать настоящим учителем, получать зарплату, какую получают белые учителя, иметь настоящих учеников, чтобы они звали меня «миссис Клэй». Вот что я хотела!
– Но, Магнолия, – продолжала настаивать Роза, – подумай о том, что ты сделала, подумай о Дарнеле и тех пятнадцати детях, которые называют тебя мамой.
– Это не то, о чем я мечтала, – сказала Магнолия резко и властно. – У меня тоже были мечты, как и у белых. Черные имеют право на мечты! Меня разочаровало мое замужество. Мне хотелось, чтобы оно продлилось всю жизнь, а оно продлилось всего четырнадцать месяцев. Я оказалась в дураках; мне попался не тот мужчина. Он любил свой джин намного сильнее меня. Бог мне свидетель, – она продолжала, повернувшись ко мне, – я никогда прежде, до этой встречи, не говорила о своем муже ни единого плохого слова. Я не хочу, чтобы Дарнел слышал гадости о своем отце. Но, доктор, вы правы. Правы. У меня есть жалобы. Есть много вещей, которые я хотела получить, но никогда не получила. Моя мечта никогда не исполнилась. Есть от чего чувствовать горечь.
Она тихо рыдала, и слезы катились по ее щекам. Вдруг она отвернулась от группы, уставилась в окно и начала щипать кожу, сначала мягко, а затем все сильней и сильней.
– Горечь, горечь, – повторяла она.
Я растерялся. Так же, как и Роза, я встревожился. Я хотел, чтобы вернулась прежняя Магнолия. Ее движения беспокоили меня. Может быть, она старалась избавиться от насекомых? У меня было желание схватить ее руки и держать, пока она не расцарапала себя.
Наконец после долгой паузы она произнесла:
– Есть еще и другие вещи, но они очень личные.
Магнолия разошлась. Я знал, что малейший толчок – и она все рассказала бы. Но мы зашли уже далеко, слишком далеко. Обезумевшие глаза Розы говорили: «Пожалуйста, не надо больше! Остановите это!» Для меня этого тоже было достаточно. Я обнаружил секретную дверь, но впервые не заглянул внутрь.
Через две или три минуты Магнолия перестала чесаться и рыдать. Постепенно вернулась ее улыбка, и голос снова стал мягким.
– Я понимаю, что у господа есть свои причины каждому из нас давать свое бремя. Но не будет ли справедливо выяснить эти причины?
Группа молчала. Немного обеспокоенные, все они – за исключением Дороти – смотрели в окно. Это, продолжал говорить я себе, и есть результативная терапия: Магнолия столкнулась с некоторыми из своих демонов и теперь, казалось, проделывала некоторую психотерапевтическую работу.
Я был уверен, что оскорбил ее. Наверное, все остальные чувствовали то же, хотя и молчали. Молчание становилось все тягостнее. Я ловил на себе пристальные взгляды участников и старался без слов убедить их заговорить. Наверное, я видел в Магнолии слишком много от вселенской матери. Возможно, только я лишился иконы. Изо всех сил я старался сказать что-то, что разрядило бы атмосферу и могло бы стать полезным группе. Но ничего не происходило. Мой разум молчал. Признавая себя проигравшим, я хмуро произнес фразу, которую произносил бесчисленное количество раз на бесчисленных групповых встречах:
– Магнолия много рассказала. Какие чувства вызвали у вас ее слова?
Я терпеть не мог говорить это, ненавидел заурядность этих слов, их банальность. Стыдясь себя, я упал на стул. Я заранее знал ответы членов группы и угрюмо ожидал их обычных комментариев:
– Вот теперь я по-настоящему знаю тебя, Магнолия.
– Мне кажется, теперь мы стали ближе.
– Теперь я вижу в тебе личность. Даже один из ординаторов, выйдя из роли молчаливого наблюдателя, добавил:
– Магнолия, мне тоже кажется, что теперь я увидел в тебе цельную личность, того, с кем хочется иметь дело.
Наше время вышло. Мне нужно было как-нибудь подвести итог нашей встречи и высказать очевидную и обязательную интерпретацию:
– Знаешь, Магнолия, это была короткая, но очень богатая встреча. Я уверен, что мы начали работать с твоим неумением жаловаться, скорее с чувством, что у тебя нет права жаловаться. Твоя работа сегодня не была приятной, но это было началом настоящего прогресса. Вопрос в том, что внутри тебя очень много боли, и, если ты научишься говорить о ней напрямую, как ты сделала сегодня, тебе не придется говорить о ней косвенно– например, через проблемы, связанные с домом, или с твоими ногами, а может быть, даже с насекомыми на твоей коже.
Магнолия ничего не ответила. Она лишь пристально посмотрела на меня, а в глазах у нее стояли слезы.
– Ты понимаешь меня. Магнолия?
– Конечно, понимаю, доктор, Я хорошо понимаю. – Она вытерла глаза тоненьким носовым платком. – Прошу прощения, что плакала так много. Я не сказала вам сразу, но завтра день смерти моей мамы. Завтра годовщина.
– Я понимаю твои чувства. Я потерял свою маму месяц назад.
Я удивил сам себя. Обычно я не стал бы разговаривать так откровенно с пациентом, которого только что узнал. Наверное, я хотел дать ей что-то. Но Магнолия не оценила мой дар. Группа начала расходиться. Открыли двери. Вошли медсестры, чтобы помочь пациентам выйти. Я наблюдал, как Магнолия продолжала царапать себя, пока выезжала из комнаты.
Мне понравилось обсуждение после групповой встречи и то, какой урожай собрали мои подопечные. Они были полны благодарности. Кроме того, их в достаточной мере поразило зрелище возникновения чего-то из ничего. Несмотря на скудный материал и слабую мотивацию пациентов, группа достигла достаточного взаимодействия, особенно в конце встречи: участники, которые не замечали существования других пациентов в больнице, заинтересовались окружающими и стали беспокоиться о них. Стажеров также восхитила моя заключительная установка для Магнолии, что, если она хотела прямо попросить о помощи, ей стоило отказаться от своих симптомов, от символической просьбы помочь.
