Мог бы я справиться без этой иллюзии? Всю свою жизнь я искал успокоение у многочисленных вселенских матерей. И теперь все они предстали передо мной: моя умершая мать, от которой я всегда чего-то хотел – сам не зная чего, – даже когда она испускала последний вздох; огромное количество чернокожих домохозяек, воспитывавших меня в младенчестве и детстве, чьи имена давно уже вылетели из головы; моя сестра, постоянно предлагавшая мне остатки со своей тарелки; учительницы, выделявшие меня похвалой; старый психоаналитик, тихо сидевшая около меня целых три года.
Теперь мне стало ясно, как все эти чувства – назовем их «подавляемыми эмоциями» – не позволили оказать Магнолии неконфликтную терапевтическую помощь. Если бы я только позволил ей установить малые цели, я бы не осуждал себя за использование своего пациента в своих интересах. Произошло так, что я изменил ее защитную систему и теперь осуждал себя за принесение ее в жертву целям учебного показа. Что я не смог или просто не сделал – так это собраться с силами и реально встретиться с Магнолией – с Магнолией, человеком из плоти и крови, а не образом, придуманным мною.
На следующий после занятия день Магнолию выписали. Мне посчастливилось увидеть ее в больничном коридоре около окна, ожидающую лекарств. На ней были ее тонкая ажурная шляпка и вышитый платок (подарок Розы), закрывающий ее ноги в инвалидной коляске. Она выглядела обычно – усталая, потрепанная, неразличимая в толпе страждущих. Я кивнул ей, но она не заметила меня, и я продолжил свою дорогу. Вдруг я передумал и обернулся, чтобы увидеть ее. Все еще стоя у окна, она укладывала свою карту в старенькую сумку, лежащую на коленях. Я смотрел, как она выезжала из дверей больницы, но вдруг она остановилась, сняла очки и изящно смахнула слезы, текущие по щекам. Я подошел к ней.
– Магнолия, здравствуй. Помнишь меня?
– Ваш голос звучит очень знакомо, – ответила она, надевая очки. – Подождите, я надену очки и посмотрю на вас. – Она пристально меня разглядывала, моргнув два или три раза, а затем на ее лице появилась теплая улыбка. – Доктор Ялом, конечно, я вас помню. Как мило, что вы подошли. Я ждала вас, мне нужно было поговорить с вами с глазу на глаз. – Она указала на стул в конце коридора. – Там есть где посидеть. Я-то свое место всегда ношу с собой. Прокатите меня?
Когда мы подъехали и я сел, Магнолия сказала:
– Я не могу остановиться и весь день плачу, так что вам придется привыкнуть к моим слезам.
Стараясь заглушить нарастающий страх, что сессия все же стала деструктивной, я мягко сказал:
– Магнолия, наверное, ваши слезы связаны с нашей вчерашней встречей?
– Встречей? – переспросила она недоверчиво. – Доктор Ялом, вы не можете забыть о том, что я сказала вам в конце встречи? Сегодня день смерти моей мамы – ровно год назад.
– Ах, да, конечно. Извини, я несколько рассеян. Слишком много происходит в моей собственной жизни, Магнолия. – Извинившись, я быстро перешел к профессиональным вопросам. – Тебе плохо без нее, правда?
– Да, очень. А вы помните, Роза сказала вам, что моя мама исчезла, когда я была еще ребенком, – она просто однажды появилась через пятнадцать лет.
– А потом, когда она вернулась, она заботилась о тебе? Она дала тебе материнскую заботу?
– Мама мамы. Я получила от них немного. Но знаете, мама нечасто обо мне заботилась, она умерла в девяносто лет. Но это было не то. Я не знаю… представьте, она значила для меня то, в чем я всегда нуждалась. Вы понимаете, о чем я говорю?
– Я прекрасно знаю, о чем ты говоришь, Магнолия. Правда.
– Не мне говорить, доктор, но, кажется, мы похожи – вы тоже остались без мамы. Докторам тоже нужны мамы, как и их мамам нужны мамы.
– Ты права, Магнолия. У тебя хорошая интуиция, как сказала Роза. Но ты сказала, что хотела поговорить со мной?
– Да, о том, что вы потеряли маму. Это одно. А еще об этом групповом занятии. Я просто хотела поблагодарить вас – вот и все. Я многое поняла после нашей встречи.
– Можешь рассказать, что ты получила от нее?
– Я узнала что-то очень важное. Я узнала, что я сделала со своими приемными детьми. То, что я сделала, – навсегда… – Ее голос затих, она смотрела в сторону, куда-то в пространство.
Важное? Навсегда? Ее неожиданные слова заинтриговали меня. Мне хотелось продолжать разговор, и я очень расстроился, услышав ее слова:
– Смотрите, за мной приехала Клаудия.
Клаудия вывезла ее из дверей больницы к фургону, который должен был доставить Магнолию в дом престарелых, куда ее выписали. Я проводил ее до дверей и наблюдал, как ее поднимали на кресле, чтобы посадить в фургон.
– Прощайте, доктор Ялом, – сказала она, помахав рукой. – Берегите себя.
Странно, размышлял я, наблюдая, как отъезжает фургон, я, который всю жизнь посвятил предугадыванию мира других, никогда, пока не встретил Магнолию, не понимал, что те, кого мы превращаем в миф, сами находятся в его власти. Они впадают в отчаяние, они оплакивают смерть своих матерей, они жаждут восторгов, они злятся на судьбу и готовы искалечить свою жизнь, жертвуя собой ради других.
Глава 4. Семь уроков терапии печали
Несколько лет назад мой старинный приятель Эрл позвонил мне и рассказал, что его близкому другу Джеку поставили диагноз злокачественной неоперабельной опухоли мозга. Я не успел выразить своего сочувствия, как он продолжил: «Знаешь, Ирв, я звоню не по его поводу, а по поводу кое-кого другого – человека очень для меня значимого. Ты мог бы поработать с его женой, Ирен? У Джека будет страшная смерть – наверное, самая тяжелая смерть, какую только можно представить. Не помогает даже то, что Ирен хирург: она знает слишком много, и мне будет нестерпимо больно за нее, беспомощно наблюдающую, как рак поедает его мозг. А затем она останется одна с маленькой дочкой и практикой. Это будет ее ночным кошмаром».
Выслушав просьбу Эрла, я захотел ему помочь. Я хотел сделать все, о чем он просил. Но были определенные проблемы. Хорошая терапия предполагает четкие границы, а я знал и Джека, и Ирен. Правда, не так хорошо, но мы встречались на нескольких вечеринках в доме Эрла. Несколько раз мы играли с Джеком в теннис.
Все это я рассказал Эрлу и предложил:
– Работать с кем-то из знакомых – занятие, никогда не приносящее хорошего результата. Лучший способ помочь вам – найти хорошего терапевта, который незнаком с этой семьей.
– Я знал, что ты так скажешь, – ответил он. – Я готовил Ирен к такому ответу. Я прорабатывал его много раз, но она ни с кем больше не желает общаться. Она достаточно решительна, и хотя к психотерапии в целом относится не совсем уважительно, она говорит только о тебе. Она говорит, что следила за твоей работой, и настаивает, уж бог знает почему, что ты единственный психотерапевт, который ей подходит.
– Утро вечера мудренее. Я перезвоню тебе завтра утром.
