– Это доктор Лэш. Заметки к семинару по контрпереносу. Запись о Мирне, четверг, 28 марта.
Запись обо мне? Не могу поверить. Напряженно вслушиваясь, с волнением и любопытством, она придвинулась вперед, поближе к динамику. Внезапно машину занесло, и она чуть не потеряла контроль.
Свернув на обочину, она торопливо вытащила кассету, достала плеер из бардачка, вставила ее туда, перемотала, надела наушники, выехала на шоссе и прибавила громкость.
– Это доктор Лэш. Заметки к семинару по контрпереносу. Запись о Мирне, четверг, 28 марта. Обыкновенный, предсказуемый, фрустрирующий час. Она, как обычно, провела большую часть сессии, скуля о нехватке подходящих одиноких мужчин. Я становлюсь все более и более нетерпеливым… раздражительным – на какой-то момент я забылся и позволил себе неуместную реплику: Ты видишь на моей майке надпись «Бюро знакомств»? Очень злобно – на меня не похоже – даже не могу припомнить, когда я так неуважительно относился к пациенту. Может, я стараюсь оттолкнуть ее? Я никогда не говорю ей ничего в качестве поддержки или одобрения. Я пытаюсь, но она делает это почти невозможным. Она приходит ко мне… такая скучная, недовольная, глупая, ограниченная. Все, о чем она думает, – это как бы заработать два миллиона на акциях и найти мужчину. Ничего больше… глупая и ограниченная… ни снов, ни фантазий, никакого воображения. Никакой глубины. Прочитала ли она хоть одну хорошую книгу? Рассуждала ли когда-нибудь о чем-нибудь прекрасном? Или интересном… хоть одна интересная мысль? Господи, я хотел бы увидеть ее пишущей стихотворение – или пытающейся написать. Итак, вот что могло бы быть терапевтическим изменением. Она высасывает все из меня. Я чувствую себя большой титькой. Снова и снова одно и то же. Снова и снова она изводит меня по поводу оплаты. Неделю за неделей я заканчиваю одинаково – я наскучил сам себе.
Сегодня, как всегда, я убеждал ее подумать, какова ее роль в сложившейся проблемной ситуации, что она сама делает для своего одиночества? Это не так трудно, но с таким же успехом я мог бы говорить на арамейском языке. Она просто не в состоянии понять. Вместо этого она обвиняет меня в непонимании того, что одиночество вредно для женщины. А потом, как обычно, она бросает фразу о желании встречаться со мной. Но когда я пытаюсь сосредоточить свое внимание на этом, а именно на том, что она чувствует по отношению ко мне или как она может чувствовать себя одинокой в этой комнате со мной, все становится еще хуже. Она отказывается понимать это; она не собирается взаимодействовать со мной и понимать это – она утверждает, что это неуместно. Не может же она быть такой тупой. Выпускница престижного колледжа, специалист высокого уровня по компьютерной графике, высокая зарплата, черт, намного выше моей – половина компаний в Силиконовой Долине бьются за нее, – но у меня впечатление, что я разговариваю с немым. Сколько же, черт побери, раз я объяснял ей, как это важно – рассмотреть наши взаимоотношения? А вся эта трескотня по поводу выброшенных на ветер денег – я чувствую себя униженным. Она вульгарна. Делает все возможное, чтобы устранить малейший намек на близость между нами. Все, что я делаю, недостаточно хорошо для нее…
Проезжавшая мимо машина просигналила, предупредив, что ее машину заносит. Сердце у нее колотилось. Это было опасно. Она выключила плеер и несколько минут ехала до своего поворота. Свернув в переулок, она остановила машину, перемотала назад и начала слушать:
– …я чувствую себя униженным. Она вульгарна. Делает все возможное, чтобы устранить малейший намек на близость между нами. Все, что я делаю, недостаточно хорошо для нее. Каждый раз, когда я спрашиваю ее о наших взаимоотношениях, она смотрит на меня с такой опаской, будто я собираюсь наброситься на нее. Может, так и есть? Проверяя свои чувства, я не вижу ни намека на это. Был бы я способен на это, если бы она не была моей пациенткой? Она хорошо выглядит – мне нравятся ее волосы, их блеск – видно, что она следит за собой. Прекрасная грудь – это, конечно же, плюс. Я боюсь уставиться на эту грудь, но стараюсь не думать об этом – спасибо Элис! Однажды в старшей школе я разговаривал с девочкой по имени Элис и даже не заметил, что уставился на ее грудь. Вдруг она взяла меня за подбородок, подняла мою голову и сказала: «Эй-эй, я здесь!» Никогда этого не забуду. Эта девочка сделала хорошее дело.
Руки у Мирны большие; это не очень красиво. Но мне нравится приятный, сексуальный шелест ее колготок, когда она кладет ногу на ногу. Ото, мне кажется, У меня есть к ней какие-то сексуальные чувства. Если бы я встретился с ней, когда был одинок, понравилась бы она мне? Думаю, что да, я бы мог увлечься ее внешностью, до тех пор пока она не открыла бы рот и не начала жаловаться или что-нибудь требовать. Тогда бы мне захотелось сбежать от нее подальше. Я не чувствую к ней никакой нежности, никакого тепла. Она слишком много думает о себе, сплошные острые углы – локти, колени, не получившая…
(Щелчок, кассета закончилась.)
Ошеломленная, Мирна завела машину, проехала несколько минут и свернула на нужную улицу. Осталось всего несколько домов до офиса доктора Лэша. Она заметила с удивлением, что дрожит. Что же делать? Что ему сказать? Быстрее, быстрее – всего несколько минут до того, как его дурацкие часы начнут отмерять этот сто-пятидесятидолларовый час.
В одном я уверена, говорила она сама себе, я не собираюсь отдавать ему кассету, как делала обычно. Мне нужно прослушать ее еще раз. Я совру, скажу, что забыла ее дома. Тогда я смогу переписать его замечания на другую кассету, а эту верну ему на следующей неделе. Или скажу, что просто потеряла ее. Ему это не понравится – вот дерьмо!
Чем больше она думала об этом, тем увереннее становилась в том, что не скажет ему об услышанном. Зачем выдавать себя? Может быть, она скажет ему об этом когда-нибудь потом. А может быть, никогда. Ублю-Док! Она вошла в его офис. Время общения.
– Проходи, пожалуйста, Мирна. – Эрнст всегда называл ее «Мирна», а она его «доктор Лэш», даже когда он отмечал неравнозначность обращений и просил называть его по имени. В этот день, как всегда, на нем были синяя куртка и белый свитер. Неужели у него нет другой одежды – удивлялась она. А его ботинки? Разве он никогда не слышал о том, что ботинки чистят? А его корсет вокруг талии, который даже куртка не может скрыть. Если бы мы играли в теннис, я бы тебя до смерти загоняла. Я бы выкачала из тебя этот свиной жир.
– Не проблема, – сказал он приветливо, когда она призналась, что забыла кассету дома. – Привезешь ее в следующий раз. У меня есть другая. – Он достал новую кассету и вставил ее в магнитофон.
После этого наступило обычное молчание. Мирна вздохнула.
– Ты выглядишь взволнованной, – сказал Эрнст.
– Нет-нет, – стала отрицать Мирна. «Фальшивка! – думала она при этом. – Какой же лицемер! Притворяется заинтересованным. Тебе же все равно, даже если я взволнована. Тебе это до лампочки. Я же знаю, что ты на самом деле обо мне думаешь».
Снова молчание.
– Меня очень беспокоит дистанция между нами, – отметил Эрнст. – Ты тоже это чувствуешь? Мирна пожала плечами.
