В процессе сеанса я выступаю как специалист, «ведущий» пациента, но это не значит, что я безупречен. Да, я не раз совершал подобные путешествия — ив одиночку, желая выяснить что-то о самом себе, и сопровождая многих других людей.
Работая с пациентами, я ставлю взаимоотношения на первое место. Для этого я готов действовать просто и добросовестно: никакой формы, никаких особенных костюмов, никакого «парада» дипломов, званий и наград. Я никогда не стану претендовать на всезнание, ибо есть понятия, которыми я не владею; не буду скрывать, что экзистенциальные дилеммы беспокоят и меня самого; никогда не откажусь отвечать на вопросы. Я не буду прятаться за свою роль. И наконец, не посмею скрывать, что я — тоже человек, и мне не чужды человеческие слабости.
История Марка: лай дикой собаки из подвала
Я начну с описания одного сеанса, который выявил некоторые аспекты влияния восприимчивости к экзистенциальным вопросам на терапевтические отношения. Речь также пойдет об акценте на «здесь и сейчас» и о более полном самораскрытии терапевта. Этот сеанс состоялся на втором году терапевтического курса Марка, 40-летнего психотерапевта, который обратился за помощью из-за навязчивого страха смерти и непреходящей скорби по своей сестре Сьюзен (я уже вкратце рассказывал о Марке в главе 3).
За несколько месяцев до этого сеанса его озабоченность страхом смерти была вытеснена другой проблемой: навязчивым сексуальным влечением к одной из его пациенток по имени Руфь.
Тот сеанс я начал не так, как обычно: я сообщил Марку, что утром направил одного 30-летнего мужчину в его терапевтическую группу.
— Если он свяжется с вами, — сказал я, — пожалуйста, позвоните мне, и я подробнее расскажу о нашем с ним разговоре.
Марк кивнул, и я продолжал:
— Ну что, с чего начнем сегодня?
— Да все то же. Как обычно, по дороге сюда я много думал о Руфи. Трудно выкинуть это из головы. Вчера я ужинал со старыми университетскими приятелями, и они все вспоминали наши студенческие романы, и я опять начал «зацикливаться на Руфи»…
— Вы можете описать свое наваждение? Скажите, что именно приходит вам в голову?
— Ну, такое глупое, детское, наивное чувство. Я чувствую себя очень глупо, ведь я взрослый человек… Мне сорок лет. Я психолог. Она моя пациентка. Я знаю, что здесь ничего не может быть.
— Давайте задержимся на наивном чувстве, — сказал я. — Погрузитесь в него. Говорите все, что придет на ум.
Он закрыл глаза.
— Свет, ощущение полета… никаких мыслей о моей бедной умершей сестре… нет мыслей о смерти… и вдруг мне вспоминается, как я сидел у мамы на коленях, она обнимала меня… Мне было, наверное, пять или шесть — она тогда еще не болела раком.
— Итак, — рискнул я вмешаться, — когда вас охватывает это наивное чувство, смерть исчезает вместе с мыслями о вашей сестре, и вы — снова маленький мальчик, и вас обнимает мама, у которой еще нет рака.
— Ну да, хотя и никогда не думал об этом специально.
— Марк, не связана ли радость от наивного чувства с поглощением, с ощущением одинокого «Я», растворяю щегося в «Мы»? Мне кажется, что другую ведущую роль здесь играет секс — настолько могучая сила, что может вытеснить смерть из вашего сознания, хотя бы на время. Итак, думаю, что ваше наваждение, я имею в виду Руфь, работает против вашего страха смерти — по двум на правлениям. Неудивительно, что вы так упорствуете в своем чувстве.
— Да, то, что секс «на время» вытесняет смерть, — тут вы попали в точку. У меня выдалась неплохая неделя, но мысли о смерти не оставляли меня, приходили снова и снова. В воскресенье мы с дочкой ездили на мотоцикле в Ла Хонду и потом к побережью, в сторону Санта-Круза. День был замечательный, но мысль о смерти продолжала меня преследовать. «Сколько еще раз ты сможешь вот так вот куда-нибудь поехать? — говорил я себе. — Все проходит — я старею, дочь взрослеет».
— Давайте проанализируем эти мысли о смерти, даже препарируем их. Я знаю, что мысль о смерти кажется подавляющей, но рискните проникнуть в ее суть. Что именно больше всего пугает вас в смерти?
— Думаю, это боль. Моя мама страшно мучилась. Впрочем, нет, не думаю, что это главное. Больше меня пугает судьба дочери: как она справится без меня? Начиная думать о том, что будет с моей дочерью, когда я умру, я почти всегда начинаю плакать.
— Марк, думаю, что вы слишком близко видели смерть — слишком много и слишком рано. Ваша мать заболела раком, когда вы были совсем маленьким, и в течение десяти лет вы наблюдали за ее умиранием. У вас не было отца. Но у вашей дочки — своя мать, и она здорова. У нее есть отец, который по воскресеньям возит ее на мотоцикле к океану. Вы присутствуете в каждом дне ее жизни. Думаю, вы переносите на нее собственный опыт; я имею в виду, что вы проецируете на нее свои страхи и свой образ мыслей.
Марк кивнул, немного помолчал, затем подался ко мне:
— Можно задать вам один вопрос: а как справляетесь с этим вы? Разве вам не знаком страх смерти? Я иногда испытываю страх смерти, но сейчас гораздо реже. Я становлюсь старше и смотрю на смерть пристальнее, и это дает неплохие результаты. Я стал острее воспринимать жизнь. Смерть заставляет меня полнее проживать каждое мгновение — ценить жизнь и быть благодарным уже за то, что я живу и осознаю свое бытие.
— А как насчет детей? Неужели вас не беспокоит, как они примут вашу смерть?
— Ну, об этом я почти не тревожусь. Я думаю, что задача родителей — помочь детям обрести независимость, вырасти и уйти в свое плавание, стать полноценными личностями. В этом отношении у моих детей все в порядке: да, они будут горевать по мне, но в жизни они не пропадут. И ваша дочь тоже.
— Вы правы. Умом я понимаю, что с ней все будет в порядке. На самом деле, мне пришла в голову идея: я мог бы подать ей пример умирания.
— Какая замечательная мысль, Марк! Это чудесный подарок для вашей дочки.
После небольшой паузы я продолжил:
— Можно мне спросить вас о том, что происходит здесь и сейчас, о вас и обо мне. Этот сеанс не похож на другие: сегодня вы задавали мне очень много вопросов, гораздо больше, чем обычно. И я пытался на них ответить. Скажите, что вы об этом думаете?
— Это хорошо. Очень хорошо. Каждый раз, когда выделитесь со мной своей личностью, как сегодня, я начинаю понимать, что и мне следует быть более открытым с моими пациентами.
— Еще один вопрос об этом сеансе. В самом начале вы сказали, что, «как обычно», начали думать о Руфи по дороге ко мне. Какой вывод вы можете из этого сделать? Почему именно по дороге на наши сеансы?
Марк молчал и медленно покачивал головой.
— Может, так вы стараетесь облегчить тяжелый труд, который, как вам кажется, ждет вас в этом кабинете? — предположил я.
— Нет, дело не в этом. Дело вот в чем. — Марк помолчал, словно собираясь с духом. — Это попытка отвлечься от другого вопроса. Вопрос такой: что вы обо мне думаете, как вы, психотерапевт, расцениваете всю эту историю с Руфью?
