Право, на вид она была совершенно здорова. Мне сразу показалось, что она единственная среди мирян, паломников и монастырских поняла назначение этого места. Да, именно такое у меня возникло впечатление. В Уотлинг мы приехали втроем. С поезда я сошла, когда уже стемнело, но при свете единственного газового рожка увидела на платформе двух женщин. Они по-дурацки вертели головами, из чего было ясно, что они впервые оказались на этом железнодорожном вокзале. Услышав, что я спрашиваю билетера, как добраться до аббатства, они поспешно подошли ко мне. Подхватив чемоданы, мы тронулись в путь, и я отметила про себя, что общего между нами мало, разве что католическая вера, да и то скорее в мистическом смысле — их религиозные взгляды были отличны от моих. «Отличны от» — это форма моего невроза. Я люблю разграничивать предметы, но это может привести к нервному срыву. С другой стороны, жизнь, основанная на принципе «отличия от», — это всегда приключение.
Женщины были вполне симпатичные. Одна — Тик-Так, такое я ей придумала имя, потому что она изъяснялась именно в этом роде — тик-так, тик-так — в этом и заключался ее невроз, — исключительно на тему своей работы медсестрой в одной из лондонских клиник. Экзамена она так и не сдала, но совершенно не возражала, тик-так, против того, чтобы и далее числиться в категории младшего медицинского персонала, даром что в декабре ей исполняется тридцать три. Все это она изложила в течение четырех минут. Другой женщине было под сорок. Она вела себя поспокойнее, хотя ненамного. Уже приближаясь к входу в аббатство, она сказала:
— Меня зовут Дженнифер, а вас?
— Глория Деплорес-ю, — ответила я. Окрестили меня действительно Глорией.
— Глория — как?
— Это французское имя, — пояснила я, придумывая в уме написание «де Плересье» на тот случай, если будут донимать.
— Мы будем называть вас Глорией, — объявила она.
Я остановилась у ворот, соображая, не лучше ли вообще вернуться.
— Пошли, Глория, — предложила она.
Лишь через несколько дней я обнаружила, что неврастения Дженнифер имеет форму «аналогично». Мы все аналогичны, все одинаковы, настаивала она, приводя меня в ярость, ибо известно ведь, что Бог создал всех неповторимыми. Вообще-то, говоря, что «все мы одинаковы», она хотела сказать, что в глазах Бога все мы равны. И все равно такая неточность меня раздражала. Все же, подобно Тик-Так, это была весьма занятная фигура. Лишь в самые напряженные моменты обе они выводили меня из себя.
Да пустяки это, подумаешь, ну, есть люди, которые действуют тебе, с твоей неврастенией, на нервы! Вспомнить хотя бы того рыжеволосого мужчину, что носил плащ бутылочного цвета. Это был один из монастырских, в Уотлинге он жил уже больше трех лет. Он работал над рукописью под названием «Монашеская книга пивоварения». Раз в две недели он отправлялся в Британский музей и, думаю, другие книгохранилища, возвращаясь с толстенным и блокнотами, исписанными заметками о методах и тонкостях пивоварения в древних монастырях — ведь я же помню его! Но в перерывах между устрашающими вспышками ярости, направленной против руководства аббатства, это был тоже славный малый. Когда что-нибудь шло не так, он винил монахов, в отличие от одного ирландца, который винил дьявола. Порой это приводило к столкновениям между рыжим и ирландцем, в чем монахи винили дьявола.
Были там дамы из Корка и его окрестностей, дамы из Тайрона и Лондондерри, все они приехали сюда либо отдыхать, либо в палату, неся в большинстве своем клеймо невроза, соответственно южного или северного происхождения. Случались моменты, когда горькие осколки смысла свистели в пространстве между Севером и Югом, когда тот и другой сталкивались где-то за пределами совместной церковной службы. Да, все они были католиками, но «характер сказывается», то и дело говорила я себе. Я часто повторяла про себя подобные замечания, чтобы успокоить собственные нервы.
Каждое утро мы встречались с Тик-Так и Дженнифер и совместно декламировали «Пятнадцать таинств». После чего направлялись в город выпить кофе. Поскольку днем я отдыхала, Дженнифер решила, что я лечусь от нервов. «Это нервы?» — прямо спросила она. «Да», — прямо ответила я.
Тик-Так тоже направили лечиться от нервного истощения, она не делала из этого тайны, совершенно не делала.
Дженнифер была в полном восторге.
— У меня та же беда. Представляется, у всех у нас троих одно и то же. Таким образом все мы одинаковы.
— Таким образом, — сказала я, — все мы больше отличаемся друг от друга, чем остальные.
— И все равно, — сказала она, — все мы одинаковы.
Но была еще мисс Марджори Петтигрю. Внешность и повадка мисс Петтигрю вызывали у меня нечто вроде сострадания. Я узнала, что в Уотлинге она находится около шести месяцев, и по намекам и внезапно наступающей тишине сделала вывод, что ее либо боятся, либо не любят. Отнесла я это на счет того обстоятельства, что она не была неврастеничкой. Обычно неврастеники не испытывают симпатии к людям, на чьих нервах не могут поиграть. Таким образом я рассуждала сама с собой, а то, что самой мне мисс Петтигрю как раз нравилась, свидетельствовало о том, что мой невроз не такой, как у других.
Мисс Петтигрю была очень высокой и плоской как доска, с очень широкими плечами и квадратным лицом. На вид у нее было очень много костей. Глаза темные, брюнетка, завитки волос заброшены за уши, как наушники, но во всем остальном от моды она не отставала.
Поначалу я подумала, что она приехала сюда в палату, ибо за едой она никогда не открывала рта, хотя и неизменно улыбалась, когда передавала какое-нибудь блюдо. Со всеми остальными она встречалась только за едой и молитвой. Она часто молилась в часовне. Я завидовала ее стойкости, ибо, хотя я тоже стремилась к одиночеству, у меня не всегда доставало мужества отказаться от компании, что сделало меня такой же непопулярной, как мисс Петтигрю. Я надеялась, что, покинув палату, она со мной заговорит.
Однажды, еще в первую неделю, одна величественная на вид дама из сельской местности на севере страны заговорила со мной за столом, кинув в сторону сидевшей в молчании мисс Петтигрю:
— Она совершенно здорова.
— Совершенно здорова?
— Да, притворяется, просто она умна, в этом все дело.
Под умом она разумела хитрость, это-то я сразу поняла.
— То есть как это притворяется? — спросила я.
— Молчит. Ни с кем не заговаривает.
— Но ведь она в палате, разве нет?
— Да ничуть; она умная, — сказала эта всезнающая дама. — Она живет здесь уже больше шести месяцев и за последние четыре ни разу рта не открыла. Это не психическое заболевание, ни в коей мере…
— А может, она какой-нибудь обет дала?
— Только не она; она умная. Рта не открывает. К ней привели доктора, но она и ему не сказала ни слова.
— Так или иначе, хорошо, что она ведет себя тихо, — сказала я. — Мы живем в соседних комнатах, а я люблю покой.
