Когда он был уже рядом с окошком, мимо него вдруг проскользнула Селина: ухватившись руками за карниз, она подтянулась и влезла наверх.
– Спускайся, что ты делаешь?! – ахнул Николас. Он попытался ухватить ее за ноги, но она опередила его и, на какую-то секунду задержавшись на узком карнизе, пригнула голову и юркнула в окошко.
Николас моментально решил, что она хочет попробовать кого-нибудь спасти, помочь кому-то выбраться через окно.
– Назад, Селина! Вылезай! – крикнул он, подтягиваясь на руках, чтобы заглянуть внутрь. – Ты зря рискуешь. Все равно никому не поможешь!
Селина уже протискивалась сквозь группу девушек. Они покорно расступились. Все молчали, только Тилли по-прежнему судорожно всхлипывала – теперь уже без слез; ее глаза, как и глаза всех девушек, были широко раскрыты и смотрели на Николаса с напряженной серьезностью, которую придает взгляду страх.
Николас сказал:
– Пожарные на подходе – сейчас будут вскрывать люк. Потерпите немного. Может, еще кто-нибудь попробует пролезть в окошко? Я помогу. Только скорей, не теряйте времени.
Джоанна держала в руке портновскую мерку. С момента, когда пожарные обнаружили, что люк забит намертво, и до их возвращения прошло какое-то время, которым она воспользовалась, чтобы отыскать мерку в ближайшей спальне и измерить бедра всех оказавшихся вместе с ней в западне десяти девушек, даже самых безнадежных, и выяснить их шансы на спасение. Всем в Клубе было доподлинно известно, что максимальный объем бедер, которые могли пройти сквозь семидюймовое окошко, – тридцать шесть дюймов с четвертью, но, поскольку лезть надо было не прямо, а боком, как бы ввинчиваясь плечами, многое также зависело от габаритов костяка и от индивидуальных особенностей мышечной ткани – у одних она была податливая, у других слишком упругая и плотная, как, например, у Тилли. Кроме Тилли, всерьез ни о ком говорить не приходилось – ни одна из десяти остальных даже отдаленно не приближалась к пропорциям Селины, Энн или Полины Фокс. Были среди них и полненькие. Джейн была просто толстая. Дороти Маркэм, которая когда-то с легкостью лазила через окно загорать на крыше, ждала ребенка; два месяца беременности прибавили ей в объеме лишний дюйм, с которым ничего нельзя было поделать. И то, как Джоанна терпеливо измеряла их одну за другой, напоминало действия ученого, который продолжает заведомо безнадежный эксперимент; и все же это были действия, они хоть как-то отвлекали и успокаивали.
Николас сказал:
– Пожарные вот-вот будут.
Он висел, ухватившись за карниз и упираясь носками ног в кирпичную стену, и наблюдал за тем, что происходило у края крыши, где были укреплены пожарные лестницы. Люди, вооруженные специальными кирками, один за другим карабкались вверх; одновременно на крышу поднимали тяжелые отбойные молотки. Николас снова заглянул в окно:
– Уже идут. А куда пропала Селина?
Никто не ответил.
Он спросил:
– А вон та девушка – она не пролезет в окно?
Он имел в виду Тилли, и Джейн сказала:
– Она уже пробовала. И застряла. Внизу так огонь трещит – с ума можно сойти. С минуты на минуту дом рухнет.
На скате крыши, у девушек над головой, по кирпичу яростно застучали кирки – не размеренно, как при нормальной работе, а отчаянно, беспорядочно, подгоняемые близкой опасностью. Скоро, скоро засвистят сигнальные свистки и мегафон даст пожарным команду покинуть здание, и оно рухнет.
Николас разжал руки и спрыгнул на крышу, чтобы оценить обстановку. В окне показалась Тилли: она отважилась предпринять еще одну попытку вылезти наружу. И только тут он ее узнал – это она застряла в окошке перед взрывом, и его вызвали в Клуб ради ее спасения. Он закричал, чтобы она лезла назад, пока не застряла снова; все-таки больше было шансов спастись через люк. Но она с бешеной решимостью лезла вперед, подстегивая себя исступленными воплями. В конце концов попытка увенчалась успехом. Николас вытянул ее наружу, сломав ей по ходу дела тазовую кость. Он опустил ее на крышу, и она потеряла сознание.
Он снова подтянулся и заглянул в окно. Притихшие, трясущиеся от страха девушки жались вокруг Джоанны. Они смотрели вверх, на люк. Внизу с треском стало разваливаться что-то очень большое, и под потолком начал клубиться дым. И тут через открытую дверь уборной Николас увидел Селину, которая двигалась по задымленному проходу. Она несла нечто длинное, обвисшее и, по всей видимости, нетяжелое, бережно прижимая его к себе. Он подумал, что у нее в руках какое-то тело. Деликатно покашливая – в коридоре ее настигли первые дымовые потоки, – она протиснулась сквозь сбившихся в кучку девушек. Те смотрели на нее безучастно, и их бил озноб от невыносимо долгого, мучительного ожидания; никому не было дела до того, что такое она решила спасти и что держала в руках. Она взобралась на стульчак и проскользнула в окно, быстро и ловко втянув за собой свою ношу. Николас подставил руки, чтобы подхватить ее. Спрыгнув на крышу, она спросила: «Как тут, спокойно?» – и немедленно углубилась в обследование своей добычи. Полное самообладание, спокойствие и невозмутимость. Это было платье от Скьяпарелли. Из него торчала вешалка, как шея, только без головы.
– Как тут, спокойно? – спросила Селина.
– Какое там спокойно! – сказал Николас.
Впоследствии, мысленно возвращаясь к этой мгновенной, как вспышка молнии, сцене, он никак не мог вспомнить, вправду ли он тогда непроизвольно перекрестился. Ему почему-то казалось, что он все-таки перекрестился. Во всяком случае, Феликс Добелл, вновь возникший на крыше, кинул на него удивленный взгляд и позднее рассказывал, будто Николас от радости, что Селина спаслась, даже суеверно перекрестился.
Она кинулась бежать к гостиничному чердаку. Феликс Добелл взял Тилли на руки, потому что она, хоть и пришла в себя, из-за перелома не могла передвигаться сама. Он понес ее туда же, куда устремилась Селина со своим платьем – платье было уже предусмотрительно вывернуто наизнанку.
Сквозь узкое окошко – заглушаемый шумом льющейся из шлангов воды, треском горящего дерева и штукатурки в нижних помещениях, лязгом инструментов и грохотом падающих на крышу кирпичей, который сопровождал работу спасателей, – донесся какой-то новый звук. Этот вновь возникший звук то усиливался, то почти пропадал, перемежаясь приступами надсадного кашля. То был голос Джоанны: словно в забытьи, она нараспев читала псалом на вечерню Дня 27-го – за пастора и за паству попеременно.
Мегафон скомандовал:
– Передайте всем, кто внутри, чтобы не стояли под люком. Мы заканчиваем. Он может упасть внутрь. Пусть все отойдут в сторону.
Николас снова подтянулся к окну. Девушки сами слышали команду и уже стеснились в закутке у самого окошка, не обращая внимания на то, что там то и дело появлялась его голова. Точно завороженные, они окружили Джоанну, которая и сама стояла, точно завороженная таинственным смыслом текстов, предписанных англиканской церковью для службы 27-го Дня, – теми словами, которые, по убеждению верующих, распространяются на всех без исключения людей, где бы и в каких бы обстоятельствах ни застало их это мгновение: на лондонских рабочих, которые возвращались домой через парк и с удивлением оглядывались на скопление пожарных машин вдалеке; на Руди Битеша, который сидел у себя дома в районе Сент-Джонз-вуд и безуспешно пытался дозвониться в Клуб, чтобы «конфиденциально» переговорить с Джейн; на свежесформированное лейбористское правительство и на людей в других местах земного шара, которые мирно спали, стояли в очереди, чтобы отоварить введенные по случаю победы дополнительные карточки, били в тамтамы, прятались в бомбоубежищах или катались на автодроме в луна-парке.
