Придя домой, коммандант приготовил себе чай, удобно устроился в кресле, поставил чайник и чашку рядом и погрузился в чтение. «Ева Мэллори Кейрю наклонила свой очаровательный подбородок», — прочел он первую фразу. И по мере того как Ван Хеерден углублялся в книгу, мир, с которым ежедневно сталкивала комманданта его работа, — мир грязных преступлений, убийств и мошенничества, грабежей и разбоя, трусости и предательства, — исчезал. А вместо него возникал иной, в котором легко и уверенно жили неизменно остроумные и прекрасные женщины и великолепные мужчины и где все истории всегда имели счастливый конец. Увлеченно следя за приключениями Джереми Брока, капитана Тоби Рейджа, не говоря уж об Оливере Понсфоуте и Симоне Болье, коммандант чувствовал, что наконец-то попал в тот мир, в который всегда стремился. Лейтенант Веркрамп, сержант Брейтенбах и все шестьсот подчиненных были мгновенно позабыты. Коммандант читал, не отрываясь, несколько часов подряд, чай его давным-давно остыл. Некоторые особенно понравившиеся ему места он перечитывал вслух, чтобы насладиться не только смыслом, но и звучанием фраз. Когда он взглянул на часы, был уже час ночи, и коммандант поразился тому, как незаметно пролетело время. Но утром ему не нужно было вставать рано, и потому он решил читать дальше и перешел к следующему эпизоду.
«Жемчуг, который подарил мне Джордж, я небрежно бросила, и он валялся рядом, бледный, как будто от возмущения», — прочел вслух коммандант, подражая, как он полагал, женскому голосу. «Я сняла этот жемчуг, потому что не хотела, чтобы в такой момент на мне были его подарки. Мне хотелось, чтобы меня обвивали только твои руки».
Пока коммандант Ван Хеерден с наслаждением уносился из мира неприятных и грязных реалий в мир чистых грез и фантазии, лейтенант Веркрамп занимался прямо противоположным. Именно сейчас, когда все его сладострастные мечты в отношении доктора фон Блименстейн, которым он предавался в бесконечные бессонные ночи, были так близки к осуществлению, — именно сейчас сама мысль об их осуществлении представлялась Веркрампу невыносимой. Все, что казалось привлекательным в докторе фон Блименстейн, когда она была далека и мечты о ней оставались чистой абстракцией, теперь вдруг потеряло притягательность. Вместо этого пришло понимание, что она — очень крупная женщина с огромной грудью и мускулистыми ногами. Удовлетворять ее сексуальные потребности у Веркрампа не было ни малейшего желания. А кроме того, он жил в доме, построенном таким образом, что звуки из одной квартиры отчетливо проникали в другую. И в дополнение ко всем его несчастьям докторша была просто пьяна.
Веркрамп сделал глупость. Полагая, что при помощи виски у нее можно будет вызвать женский эквивалент алкогольной импотенции, он усердно подливал ей из бутылки, которую держал для особо торжественных случаев, и был поражен не только способностью докторши выпить невероятное количество виски, но и тем, что оно лишь усиливало ее сексуальные стремления. Веркрамп решил, что надо действовать иначе, и отправился на кухню готовить кофе. Он только зажег плиту, как из гостиной донесся какой-то странный и очень громкий шум, и лейтенант кинулся посмотреть, в чем дело. Доктор фон Блименстейн включила его магнитофон.
«Хочу жить в старомодном доме, окруженном старомодным забором, замужем за старомодным миллионером», — громко пела Эрта Китт.
Подпевавшая ей доктор фон Блименстейн была скромнее в своих желаниях.
Хочу, чтобы ты любил меня, только ты, и никто другой, — проникновенно напевала она голосом, на несколько децибел превышавшим все допустимые пределы.
— О Боже, — простонал Веркрамп, пытаясь протиснуться мимо нее к магнитофону, — ты же перебудишь всех соседей! Скрип кровати в квартире наверху доказывал, что соседи уже обратили внимание на призывы докторши, пусть даже сам Веркрамп оставался к ним равнодушен.
— Хочу, чтобы меня любил ты, только ты, мой ба-буби-дууп, — продолжала петь доктор фон Блименстейн, зажимая Веркрампа в объятия. Эрта Китт заявила всему миру о своем желании иметь несколько старомодных нефтяных скважин. Веркрамп чувствовал себя особенно неудобно еще и потому, что теперь весь дом знал о его склонности к цветным певичкам.
— Почему бы нам не заняться любовью, дорогой? — спросила докторша, которой удавалось как-то так выражать свои сексуальные желания, что это вызывало особенно болезненную реакцию у Веркрампа.
— Хорошо, хорошо, — умиротворяюще сказал он, пытаясь выскользнуть из ее объятий. — Если только…
— Если только я была бы единственной женщиной в мире, а ты — единственным мужчиной, — проревела докторша.
— Только не это, — Веркрамп пришел в ужас от подобной перспективы.
— Вы не единственный в мире, — послышался голос из верхней квартиры. — Могли бы и обо мне подумать.
Вдохновленный этой поддержкой, придавшей ему сил, Веркрамп вырвался из рук докторши и упал спиной на диван.
— Дай мне, дай мне то, чего я так хочу, — сменила мелодию докторша, продолжая громко петь.
— Черта с два тут поспишь, — прокричал мужской голос сверху, явно выведенный из себя беспорядочным репертуаром врачихи.
В квартире рядом, где жил религиозный проповедник с женой, кто-то забарабанил в стену.
Вскочив с дивана, Веркрамп бросился к магнитофону.
— Дай мне выключить эту цветную, — завопил он. Эрта Китт пела в этот момент что-то о бриллиантах.
— Оставь ее, пусть поет. Иди сюда, ты меня заводишь, — прокричала в ответ доктор фон Блименстейн, хватая Веркрампа за ноги и с грохотом обрушивая его на пол. Усевшись на него верхом, она прижалась к нему так, что одна из ее подвязок оказалась у его во рту, и принялась лихорадочно расстегивать его брюки. С отвращением, которое было следствием слабого знакомства с женской анатомией, Веркрамп выплюнул подвязку и попытался повернуться, но оказался в еще худшем положении. Он ничего не видел — обзор ему совершенно бесстыдно закрывали ягодицы докторши, ее пояс и те части тела, которые так часто фигурировали в мечтах и фантазиях Веркрампа, но при столь близком знакомстве с ними потеряли всякое очарование. Веркрамп боролся изо всех сил, чтобы элементарно не задохнуться.
Именно в этот, совершенно неподходящий момент и решил вмешаться в происходящее коммандант. Его фальцет, во много раз усиленный электроникой Веркрампа, слился с контральто Эрты Китт, добавив ей своеобразного очарования, и с непрерывными требованиями доктора фон Блименстейн, чтобы Веркрамп лежал спокойно и не дергался.
— Симона, — пропищал коммандант, не подозревая, какой эффект производят его слова в полумиле от его дома, — в эту последнюю ночь мы похоронили заживо нашу любовь, нашу чудесную, благословенную страсть. Мы похоронили ее заживо.
— Ч-ч-что эт-то? — спросила доктор фон Блименстейн, которая, будучи под хмельком, не обратила внимания на все предыдущие мольбы Веркрампа.
— Пусти меня, — завопил Веркрамп, которому слова комманданта о захоронении кого-то заживо показались чрезвычайно важными.
— Здесь кого-то убивают! — пронзительно завизжала жена проповедника в соседней квартире.
