— Кто это там разоряется? — поинтересовался пациент.
— Начальство, — коротко ответил Моршанцев, испытывая некоторое смущение по поводу происходящего.
— Строго тут у вас! — хмыкнул пациент.
— А как же! — ответили ему с соседней койки. — Не Мухосранская районная поликлиника…
Моршанцеву, несмотря на недолгий срок своей работы и определенный пафосный настрой, с которым он пришел в институт, уже успели надоесть постоянные подчеркивания высокого статуса института, тем более что большая часть из них делалась с иронией, с сарказмом, а то и с негодованием.
— Институт с мировым именем, а над больными людьми издеваетесь! — орала на охранника какая-то тетка с перекошенным от ярости лицом и выпученными глазами. Обильные складчатые телеса тетки, обтянутые узким свитером пронзительно-ультрамаринового цвета, колыхались в такт движениям указательного пальца, которым она потрясала перед носом у охранника.
Охраннику было безразлично — на него орали, его стыдили и ему высказывали раз по сто за каждое дежурство, не задумываясь о том, какое отношение имеет сотрудник охранного предприятия к порядкам, установленным в институте? Ровным счетом никакого, но он сидит под рукой, у входа, в форменной одежде, а значит, отвечает за все.
— Гоняете из корпуса в корпус! Никто ничего толком объяснить не может! А еще институт с мировым именем! Фу-ты ну-ты, ножки гнуты! Сволочи!
Спешащие на работу сотрудники оттерли тетку в сторону, чтобы не мешала проходу, но она и оттуда продолжала выражать свое недовольство.
— Сидите тут! Все профессора, не подступишься! А мы, значит, никто?! Нам, значит, подыхать?!
«Я бы так не смог, — посочувствовал охраннику Моршанцев. — Мало того, что тупо сидеть у входа, да еще и слушать все это. Впрочем, кто-то находит в этой работе свою прелесть». Однажды, курсе на четвертом, Моршанцев услышал от разоткровенничавшегося со скуки охранника терапевтического корпуса шестьдесят четвертой больницы:
— Это же не работа, а праздник! Сидишь, ни хрена не делаешь, а к тебе подходят и деньги дают.
Каждому — свое, и от каждого по способностям…
Крик оборвался на полуслове, видимо, Инна Всеволодовна выдохлась. По коридору дробно и громко простучали ее двенадцатисантиметровые каблуки, а затем все стихло.
Минут через десять Моршанцев вышел из палаты и направился в кабинет заведующей. Он бы не стал попусту тревожить сейчас Ирину Николаевну, понимая, что после произошедшего ей надо успокоиться, но пациенту из шестой палаты, которую вел Микешин, надо было менять назначения, а сам Микешин на сегодня взял отгул. Так что без санкции заведующей отделением обойтись было нельзя.
Перед тем как открыть дверь кабинета (стучаться было не принято — зачем стучаться в рабочее время в рабочие кабинеты?), Моршанцев прислушался, но по ту сторону было тихо. Тогда он нажал на ручку и вошел. Ирина Николаевна сидела за столом и смотрела в окно. Когда она обернулась, Моршанцев обратил внимание на следы от зубов на ее нижней губе — закусывала, чтобы не плакать. Пунктир был неровным из-за немного скошенного левого центрального резца. «Следы останутся», — машинально отметил Моршанцев.
— Я по поводу Лебедева из шестой палаты, Ирина Николаевна… — начал было он, но вдруг, можно сказать, совершенно неожиданно для себя сменил тему: — Если она дура, то это ее проблемы, а не ваши!
— У нее не бывает проблем, — вздох Ирины Николаевны сорвался на всхлип. — А вот у меня будут!
Моршанцев хотел сказать еще что-то хорошее, успокаивающее, но заведующая отделением уже взяла себя в руки.
— Давайте не будем отвлекаться от работы! — приказным тоном сказала она. — И не привыкайте обсуждать руководство, это неэтично и вообще у нас не приветствуется!
— У меня нет такой привычки, — Моршанцев слегка опешил от столь резкой перемены — даже следы от зубов, казалось, стали бледнее. — Но и…
— Вот и хорошо! — перебила заведующая. — Не стойте столбом, давайте сюда историю вашего Лебедева.
— Он вообще-то микешинский, — поправил Моршанцев.
— Не считайте меня идиоткой, которая не помнит, как распределены палаты! — возмутилась Ирина Николаевна. — Сегодня-то он ваш?
— Мой.
— Об том и речь! Да сядьте вы, наконец!
Ирина Николаевна, и без того не слишком приветливая по жизни, сейчас разговаривала резче обычного, но Моршанцев не обиделся — вошел в положение. Он сел и стал ждать, пока заведующая прочтет дневники, написанные Микешиным после последнего совместного обхода. Как и повсюду, Ирина Николаевна обходила свое отделение раз в неделю и, кроме того, смотрела больных при поступлении и накануне выписки.
— И вы пришли ко мне, чтобы кардинально изменить терапию? — не столько вопросительно, сколько утвердительно произнесла она, кладя раскрытую на последней записи историю на стол.
— Да, — кивнул Моршанцев. — Он жалуется…
— На то же, что и при поступлении.
— Да, но лечение ему не помогает, давление сегодня при мне было сто восемьдесят пять на сто десять…
— Для начала дайте ему снотворного, а завтра посмотрим. И вообще, Дмитрий Константинович, не привыкайте чуть что, так сразу менять лечение. Мы ему ничего нового не дали, он по этой схеме и дома лечился. А в палате ему плохо спится, ясно дело — не дома, вот он и…
— Он сказал, что плохо спит из-за головной боли.
— Правильно, просыпается, и начинает болеть голова. Давайте попробуем нормализовать сон, а дальше решим. Кстати, Дмитрий Константинович, а почему вы разгуливаете без колпака в хирургическом отделении? Чтобы я еще и за вас получила?
— Извините, Ирина Николаевна, — Моршанцев надел колпак, который когда носил на голове, а когда и в кармане.
Все трое проверяющих видели его в ординаторской без колпака на голове, но замечания не сделали. В принципе — правильно, потому что в ординаторской можно позволить себе слегка расслабиться — расстегнуть халат, снять колпак.
— Если бы вы знали, как иногда… — заведующая отделением повернула голову и снова уставилась в окно.
— Вы хорошая, — совершенно искренне сказал Моршанцев. — Вы строгая, резкая, но вы не сволочь.
— Великолепный комплимент — «вы не сволочь»! Спасибо! — Ирина Николаевна посмотрела на Моршанцева и покачала головой. — А вы шустрый, Дмитрий Константинович, вовремя фишку рубите — пришли типа по делу, заодно и посочувствовали. Может, еще в любви признаетесь? Тогда уж ваши акции невероятно поднимутся в цене. Валяйте, чего уж там, пока у меня сердце мягкое.
Первым порывом было сказать в ответ какую-нибудь резкость. Вторым — просто встать и молча уйти. Но уйти молча было бы, наверное, еще хуже, чем сказать резкость. Поэтому Моршанцев ляпнул первое, что пришло на ум:
— Давайте, Ирина Николаевна, подождем с признанием до тех пор, когда вы успокоитесь. Хорошо?
