Баудолино был сражен тонким и острым аргументом и попросил Зосиму пояснить ему, в каком же виде Косма, а следовательно, и Иоанн, отображают вселенную. — Ну уж нет! — отказался Зосима. — Я, разумеется, знаю, где взять карту, но с какой же стати я должен дарить ее тебе и твоему императору?
— Пусть лучше он тебе даст столько золота, чтоб хватило снарядиться с группой хорошо вооруженных людей…
— Именно!
С этой минуты Зосима ни словечком не обмолвился относительно карты Космы. Вернее сказать, словечки-то он ронял поминутно, особенно обретаясь на пике опьянения, но ими и отделывался. Самое большее — прорисовывал пальцем в воздухе таинственные кривые и тут же замирал, будто боясь проговориться. Баудолино подливал ему вина и задавал наводящие вопросы. — Ну, а если в близости Индии мы загоним коней, можно пересесть на слонов?
— Вероятно, — отвечал на это Зосима. — Ибо в той Индии водятся разные животные, упомянутые в твоем письме. И другие животные. Не водятся только кони. Но и кони тамошнему народу знакомы. Они получают коней из Синисты.
— А это что еще за страна?
— Синиста — страна, куда ездят за шелковыми червями.
— Шелковые черви? Что это значит?
— Значит, что в Синисте есть такие маленькие яички, которые кладут женщинам за пазуху, и от тепла за пазухой у женщин вылупливается черва. Черву укладывают на тутовые листья и она ими кормится. Выкормившись, червяки оплетаются шелковыми нитями и погребают себя в шелку, как в саркофаге. Затем они превращаются в чудных и многоцветных бабочек и пробив дыру, выходят из кокона. Прежде чем улететь, самцы овладевают самочками сзади. Те и другие, не востребуя пищи, живут жаром былого соития. Самочки издыхают, насиживая детву.
— Человеку, который убеждает, будто шелк берется из червяков, доверять, конечно, невозможно, — говорил Баудолино Никите. — Он шпионил на василевса. Однако в поход на Господина Индий был готов и на деньги Фридриха. Возьми мы да снаряди тот поход… только б мы Зосиму и видели! И все-таки меня будоражили разговоры о карте Космы. Я думал о карте как о вифлеемской звезде, зовущей в обратную дорогу. В обратную дорогу Волхвоцарей. И так, полагая, что я хитрее Зосимы, я разжигал его в излишествах, думал, он потеряет бдительность, проговорится…
— А он?
— А он оказался хитрей меня. На другой день его и след простыл. Другие монахи сказали, что он уплыл в Константинополь. Мне он оставил письмецо. Оно гласило: «Как рыбы издыхают на сухоте, так инок, не уклоняющийся от мира, ослабевает свой союз с Богом. Намедни я закосневал в грехе; изыду, приникну к кладезю благостыни».
— Могло соответствовать истине…
— Какое там! Просто он надумал, как выдоить золото из василевса. Мне на погибель.
17
Баудолино видит, что Пресвитер пишет кому попало
В июле следующего года Фридрих прибыл в Венецию морем от Равенны до Кьоджи в сопровождении сына дожа, остановился возле церкви Святого Николая на Лидо и в воскресенье двадцать четвертого числа посередине площади Святого Марка пал к ногам папы Александра. Тот поднял и облобызал его, выставляя напоказ душевную склонность. Все вокруг запели Те Deum. Это был самый настоящий триумф, хотя и непонятно: папы или Барбароссы. В любом случае кончилась война, продлившаяся восемнадцать лет. В те же дни император подписал шестилетнее перемирие с ломбардскими коммунами. Фридрих был до того обрадован, что решил задержаться еще на месяц в Венеции.
В августе однажды утром Христиан фон Бух позвал Баудолино и его товарищей, пригласил всю компанию к императору и пред лицом Барбароссы преподнес ему драматическим жестом лист, увешанный печатями, как бусами: — Это грамота Пресвитера Иоанна, — произнес он. — Конфиденциальным путем доставлена из Византии.
— Иоанна? — вскрикнул Фридрих. — Да ведь мы еще ее не разослали!
— Именно. Не наша грамота, чужая. И написанная не к тебе, а к василевсу Мануилу. В остальном все совпадает дословно.
— Что же, этот Пресвитер сначала звал в союз меня, а теперь зазывает ромеев? — вознегодовал Фридрих.
Баудолино просто рот разинул. Как он отлично знал, грамота Иоанна была на свете только одна, сочиненная лично им. Если Пресвитер существует, он мог свободно написать что-нибудь другое, но ведь не теми же словами! Он попросил себе в руки документ и, пробежав его глазами, сказал: — Совпадает, но не дословно, есть несколько мелких расхождений. Отец, если позволишь, я хотел бы повнимательнее изучить этот лист.
Он удалился в сопровождении друзей. Усевшись вместе, они прочли и многократно перечитали грамоту. Первое: язык был тот же самый, латинский. Нелепо, сказал по этому поводу Рабби Соломон, зачем Пресвитеру писать латынью к греческому василевсу. Начало выглядело следующим образом:
«Пресвитер Иоанн, всемогуществом Божиим и властью Владыки нашего Иисуса Христа царь царей, владыка владык, желает Мануилу, ромейскому наместнику, здравствовать и благоденствовать силой крестною, Божией милостию и помощью…»
— Вторая нелепость, — произнес Баудолино, — это что он отчего-то именует Мануила наместником ромеев, а не василевсом. Значит, грамоту точно написали не при императоровом дворе греков. Этот лист писал некто не признающий Мануиловых прав.
— То есть, — заключил Поэт, — настоящий Иоанн Пресвитер! Он считает себя владыкой владык!
— Давай дальше, — оборвал его Баудолино. — Я покажу вам те слова и отрывки, которые изменены по сравнению с нашим образцом.
«…Было возвещено нашему величеству, что ты сильно уважаешь наше превосходительство и что достигло до тебя известие о нашей славе. Также узнали мы от нашего апокризиария, что ты желал направить нам нечто приятное и занимательное, на забаву нашего миролюбия. Мы из рода человеческого, и благосклонно принимаем твой дар, и посредством нашего апокризиария посылаем тебе знак наших щедрот, желая знать, есть ли у тебя общая с нами истинная вера и придерживаешься ли ты во всех делах Иисуса Христа? Между тем как мы признаем, что из рода человеческого, greculi твои тебя мнят богом. Нам же, напротив, ведомо, что ты смертен и преклонен к человеческим слабостям. От широты нашей милостыни: изъяви, что тебе в удовольствие, изъяви нам, в знак принятия нашего дара и в знак твоего благорасположения…»
— Тут уж нелепостей вообще без счету, — сказал Рабби Соломон. — С одной стороны, он высокомерничает и презрительно обращается к василевсу с его подопечными greculi… прямо даже оскорбительно… а с другой, употребляет именно греческую терминологию. Если я не ошибаюсь, апокризиарий — слово греческое.
— Да, и означает «посредник», — сказал Баудолино. — Но послушайте: там, где мы указывали, что за стол Пресвитера садятся самаркандский митрополит и протодиакон Сузы, тут они пишут… protopapaten Sarmagantinum и archiprotopapaten de Susis. Протопоп и архипротопоп. Кроме того, в ряду чудес Иоаннова царства появляется трава assidios. Все три термина — греческие.
