— Есть и другие гости, — сказала Верна, — но они появляются здесь только для обследований, когда к нам приезжают ученые.
Она посадила нас за дальним концом стола и сама села рядом. Один из Сондерсов смотрел на меня, не отрываясь, — видимо, пытался понять, какой у меня талант. Конечно, повышенное внимание ко всяким мелочам и способность к механическому запоминанию — это было мелковато по сравнению с переосмыслением процесса горения спирта. Отец отпил глоток воды и обвел комнату равнодушным взглядом.
— Доктор Гиллман сейчас придет. Он только что приехал из Айова-Сити и теперь в ближайшие дни будет здесь, — сказала Верна.
— Отлично, — ответил отец.
За столом повисла неловкая пауза. Роджер — тот старик, который делал модели соборов и небоскребов, — косился на меня прищуренным глазом, словно прицеливался. Я попытался улыбнуться Терезе, но увидел, что она уже смотрит не на меня, а в окно за моей спиной, — оно выходило прямо в поле.
Наконец пришел доктор Гиллман — человек лет шестидесяти, с редкими волосами и седыми бакенбардами, одетый в шерстяной свитер. Лицо у него было бледное, бумажного оттенка, глаза — как бы вылинявшие, и выглядел он устало и очень академично.
— Рад вас приветствовать, джентльмены, — сказал он и тут же спросил у отца: — Вы занимаетесь кварками, не так ли?
Отец и Уит встали из-за стола, чтобы пожать ему руку.
— А, помню-помню! Вы астронавт, — сказал он, глядя на сияющего Уита.
Доктор сел за стол и одним стремительным движением постелил себе на колени салфетку.
— А ты, стало быть, Натан, — сказал он мне. — Рад познакомиться.
Я пробормотал «здрасте». Доктор передал соседу корзинку с хлебом, взял бутылку и налил красного вина — сначала самому себе, а потом, не спрашивая разрешения, отцу и Уиту.
— Я надеюсь, Верна вам всех здесь представила? — спросил он.
— Да, спасибо, — ответил отец.
Гиллман отломил кусок хлеба и отправил его в рот. Женщина в белом фартуке принесла из кухни поднос с едой. Между нами и другими «гостями» осталось несколько пустых мест.
Уит наклонился к Гиллману и спросил:
— А что, они все гении?
Отец осторожно попробовал вино. При слове «гении» он внимательно посмотрел на Гиллмана.
— Это зависит от того, что вы называете гениальностью, — ответил доктор. — Гении — это те, кто способен обучаться интуитивно. Или те, кто верит в свои идеи, какими бы странными они ни казались. Эйнштейн, бывало, доказывал теоремы…
Он откусил кусок хлеба и замолчал, пережевывая. Впоследствии я убедился, что у него была дурная привычка делать паузы посредине фразы.
— …во сне или во время прогулки с собакой. И эти теоремы изменили нашу картину мира. Вот это и есть гениальность.
Он принялся аккуратно намазывать масло на кусочек хлеба. Один из Сондерсов поглядывал на наш конец стола, видимо пытаясь ухватить нить разговора.
— У Эйнштейна были все дома, — сказал Уит, рассматривая на свет стакан с вином. — Он психом не был.
— Вы что, хотите сказать, что Эйнштейн придумал теорию относительности во сне? — спросил отец.
— Течение времени зависит от скорости движения объекта. По мне, так это очень похоже на сновидение, — ответил доктор и положил хлеб себе на тарелку.
— А вы вообще учились физике? — осторожно спросил отец.
— Вначале Ньютон создал небо и землю, — ответил Гиллман, отхлебывая из бокала, — а также падающие объекты. Затем пришел Эйнштейн и научил нас тому, что значит свет. Свет и движение. В современной физике есть что-то от шаманства, вы не находите?
Гиллману явно нравился этот разговор. Он хихикнул — иначе этот звук назвать было нельзя — и потянул бокал ко рту. Отец, который совершенно не чувствовал иронии, искоса смотрел на него, пытаясь понять, что тот имеет в виду.
Уит засмеялся.
— Точно, шаманство! Ёперный театр! — сказал он и добавил, повернувшись к отцу: — Я думаю, этот парень разбирается в физике.
Только Уит мог назвать человека, который с виду был больше всего похож на Артура Рубинштейна,
[38]
парнем. Отец в замешательстве отвел глаза и стал переводить их с орнамента на скатерти на высокие окна столовой и обратно, как бы выбирая между материей и рефлексией. Гиллман почувствовал, что что-то не ладится, и решил обратиться ко мне:
— Меня очень заинтересовала твоя синестезия. Как у тебя с памятью?
— Неплохо, мне кажется, — ответил я.
— У нас тут недавно гостил молодой человек, который помнит наизусть всю Британскую энциклопедию.
— И что с ним стало потом? — тут же спросил отец. В его тоне все еще слышалось раздражение.
— Сейчас он сотрудничает с телевикториной. Помогает готовить вопросы.
Этот ответ явно разочаровал отца. Неужели я воскрес только для того, чтобы работать на телевидении в каком-нибудь шоу? Гиллман плеснул вина себе в бокал и посмотрел его на свет. Женщина в фартуке поставила перед ним бефстроганов, и он издал радостное восклицание.
— Вы знаете, доктор, — обратился к нему отец, — я хотел бы обсудить с вами одну вещь.
— Пожалуйста!
— У Натана настоящая страсть к телевидению. Он хотел бы смотреть его как можно больше, пока находится здесь. Честно говоря, сам я не вижу в этом большого смысла. По мне, это просто фотоны, мечущиеся в вакуумной трубке…
— А вот я люблю телевидение, — объявил Уит. — Всегда смотрю «Чирс»
[39]
и «Ночной суд».
[40]
— Я рассматриваю телевидение как определенный вид информации, — произнес доктор почти пренебрежительным тоном. — Байты информации маскируются под развлечения. Но что касается Натана, то он может смотреть телевизор когда захочет.
— Ну вот видишь, — обрадовался Уит, — тебе тут не о чем беспокоиться. Сладостная жизнь, как говорят итальянцы!
Отец кивнул и принялся за еду. Я попробовал свой бефстроганов. Говядина имела именно тот вкус, который был заключен в слове «говядина»: плотный, бычий и соленый.
Я услышал, как один из братьев Сондерсов говорит другому:
— Ты тупица. Смотри. Пусть «К» — это ряд высказываний на языке «Л», а «М» — набор всех моделей, определимых в классе «Н» и состоящих из ограниченного числа объектов и определенного набора отношений…
