— Если не быть осторожным, жизнь может оказаться очень короткой, — тихо сказал он.
Остаток пути до дому мы прошли в молчании.
Зажегся зеленый свет, и я тронулся с места, все еще оглядываясь на человека в прачечной. Потом я опустил стекло пониже и, высунув руку в окно, потрогал снаружи машину, ее влажную металлическую кожу.
— А ты не хочешь поехать со мной в Нью-Йорк? — спросил Тоби. — Мы сняли бы там вместе квартиру, а потом познакомились бы с сестрами-двойняшками, музыкантшами из Метрополитен-оперы…
— А чем я там буду заниматься?
— А чем ты вообще собираешься заниматься?
Я молчал и думал о том, как хорошо, что у нас в багажнике есть положенный Уитом набор средств на все случаи жизни: и сигнальные ракеты, и одеяло, которое выдают астронавтам, и сильный галогеновый фонарь. Хорошо, что все это под рукой.
— Ладно, делай как знаешь, — сказал Тоби. — Но помни: приглашение в Нью-Йорк остается в силе. Но все-таки, чем ты собираешься заниматься?
— Жизнь покажет, — ответил я.
— Может, будешь работать в ночную смену на заводе? Или пристроишься уборщиком в парикмахерскую, выметать волосы клиентов? У меня было видение — я представлял тебя в фартуке.
Я покрутил ручку приемника и нашел джаз. Его все время прерывали помехи.
— А можно на фартук нашить монограмму? — спросил я. — Или это будет слишком бросаться в глаза?
— Ты мне надоел, — резко сказал он.
Я подумал, что отцу наверняка часто хотелось наорать на человека: на того, похожего на умирающего, человека в прачечной, на Поупа, на одиноких людей, которые у него ассоциировались с банками консервированного супа и газетами — признаками отчаяния. Именно по этим вещам он стал тосковать незадолго до смерти, но до того, как стала расцветать смертельная опухоль, ему хотелось крикнуть: «Выходите, старые пердуны! Посмотрите на небо с его звездами и туманностями! Займитесь наконец чертовой наукой!» И наверняка я был среди тех, кому он хотел это крикнуть.
самый тонкий из измеренных научными средствами криков издал нил стивенсон из английского города ньюкасл-на-тайне 18 мая 1985 года
Мы выехали на грунтовую дорогу, которая вела к институту. Тоби выключил радио и сказал:
— На самом деле я не знаю, получилось у меня с ней или нет. Но я чувствовал именно то, что воображал по этому поводу. Так что будем считать, все было о’кей.
В последний день моего пребывания в институте состоялась церемония, на которой Терезе, Тоби, Кэлу, Дику и мне вручили сертификаты с описанием наших успехов. Официальные свидетельства об окончании средней школы нам должны были выслать по почте через несколько недель. Американское правительство купило разработанную братьями Сондерсами технологию, и им предложили место в компании, занимающейся проектами в области энергетики.
Мама приехала рано утром вместе с Уитом. Она объявила, что нашла для меня работу на лето в библиотеке нашего городка. В мои обязанности будет входить расстановка книг на полках, заполнение каталожных карточек и тому подобные мелкие дела. Я вспомнил нашу библиотеку: она располагалась в здании из красного кирпича, построенном в начале века, со старинными круглыми фонарями и высокими окнами. Мне представилось, как я качу тележку между стеллажами, заполненными книгами с потертыми зелеными и красными переплетами. В простоте этой работы было что-то успокаивающее.
Уит сидел рядом с мамой и во время церемонии, проходившей на лужайке перед домом, и позже, во время пикника. Он по-прежнему вел себя по-рыцарски и шепотом задавал какие-то деликатные вопросы, чуть поглаживая край ее лимонного кардигана. Я не мог избавиться от впечатления, что между ними что-то происходит. Когда пришла моя очередь получать сертификат, мама навела на меня фотоаппарат, и я улыбнулся. Этот 16-миллиметровый аппарат долго лежал без дела. Мама выглядела помолодевшей и элегантной: шея обмотана шарфом, на голове изящная и вместе с тем очень скромная шляпка. Мама была одета просто, строго, со вкусом. Она, похоже, оставила свои этнические пристрастия и напоминала монахиню, всю жизнь проработавшую в сиротских приютах. Я подошел и сел рядом с ней и Уитом.
— Поздравляю! — сказала мама.
— Отец бы тобой гордился, — добавил Уит.
К последнему замечанию я был не готов.
— Нет, он бы не гордился, — возразил я, помолчав. — Если бы он сидел здесь, то вычерчивал бы закорючки носком ботинка и ковырял бы в носу, думая, что его никто не видит.
Уит улыбнулся. Мама скрестила руки на груди и стала смотреть на сцену, где к Гиллману как раз подходила Тереза. Директор вручил ей сертификат, и она небрежно сунула его под мышку. Дик, Кэл и еще один парень, которого я не знал, принялись свистеть и улюлюкать. Когда настала очередь Тоби, он прошел к сцене не спеша, согнув руки в некоем подобии боксерской стойки. Он, по-видимому, отрепетировал этот выход, поскольку, оказавшись на сцене, уверенно подошел к подиуму, где находился Гиллман, и остановился ровно в шаге от него. Они пожали друг другу руки, Тоби взял сертификат, спустился в зал и, широко улыбаясь, прошел к своему месту.
После церемонии состоялся фуршет. Столы выстроили на подстриженной лужайке возле главного здания. Они были покрыты клетчатыми скатертями, на них стояли банки с газировкой, на тарелках лежали сэндвичи и картофельные чипсы. Гиллман разрезал огромный торт и раздавал всем по куску. Уит держался поближе к столу, а мама расхаживала повсюду, фотографируя разные вещи: то нож, занесенный над тортом, то улетающий в небо воздушный шарик. Ее словно обуяла ностальгия, и теперь ей хотелось оставить память обо всем здесь увиденном.
Гиллман поднял стакан с апельсиновым соком и провозгласил тост:
— За таланты, обращенные на пользу общества!
Я подошел к маме, которая фотографировала пустую сцену.
— Не снимай это, пожалуйста, — попросил я.
— Почему?
— Ты лучше снимай людей, а не вещи. А это просто доски, приколоченные гвоздями.
Она кивнула, соглашаясь, и убрала фотоаппарат в сумочку:
— Скорей бы ты приехал домой, я места себе не нахожу. Ты можешь занять отцовский кабинет. Я там навела порядок.
— Хорошо, спасибо, — сказал я ровным голосом. — Кстати, я еще не решил, пойду ли осенью в университет.
— Поживем — увидим, — ответила она.
Мы смотрели на пустую сцену, словно ждали, что на ней сейчас что-то произойдет. Вот как выглядит горе, подумал я: безмолвный взгляд, пустая сцена и мама с лицом монахини.
— А Уит у тебя бывает? — спросил я.
Мой голос дрогнул, когда я произносил его имя: оно представилось мне «форд-мустангом» красного цвета.
Мама вздохнула и отряхнула рукав кофты:
— Он приходит ужинать несколько раз в неделю. Он хороший друг.
