Ключ он нашел довольно быстро. Вставляя его в замок, он подумал, что вопль настоящей Грейс Хестер привлечет всех обитателей дома, но если говорить в терминах шахмат, у него сейчас был слон против пешки. Внизу все так же пела Бекки, на этот раз какой-то более веселый вест-индский мотивчик. Вложив ключ, Мэтью повернул его и открыл дверь.
Спальня была такая же, как у Мисси, только пошире на несколько футов. На полу — дорожка винного цвета. Горели две свечи, одна на прикроватном столике, другая на комоде.
Шевельнулись простыни. Лежащая на них девушка, с бледным лицом и темными слипшимися от пота волосами, с усилием села. У нее были широкие скулы, узкий подбородок и когда-то давным-давно ее можно было бы назвать красивой. Сейчас она была как обломки крушения на пустынном берегу.
Болезнь скрывал густой грим, крепкие напитки придавали ей ложную силу. Это была та девушка, что выходила из «Тернового куста» в обществе Эндрю Кипперинга в ту ночь, когда громилы испортили Мэтью цвет лица.
Грейс Хестер смотрела на него, открыв рот. Внизу в гостиной пела Бекки, играла веселый солнечный мотив ее лира.
— Отец? — спросила девушка сонным голосом, слабым… но с какой-то надеждой.
— Нет, — тихо ответил Мэтью и вышел из комнаты, не дожидаясь, пока сердце разорвется от жалости.
Глава тридцать третья
Он рыбачил на любимом месте, в конце Винд-Милл-лейн на западном краю города, где Джон Файв и сказал его искать.
Вдоль улицы стояло несколько домов, столярная мастерская, кукурузное поле и новая пивоварня, которую только начали строить. Утром четверга солнце блестело на реке, ветер шевелил зеленые леса Нью-Джерси на дальнем берегу. Рыбак сидел среди серых валунов, леска уходила от ясеневого удилища в воду. Сразу за ним громоздился корпус старого торгового судна, выброшенного на скалы бурей. Обшивка была пробита во многих местах, доски переломаны, корпус медленно разрушался напором времени и текучей воды. На холме, достаточно близко, чтобы бросать на рыбака тень, стояла высокая ветряная мельница, давшая улице название. Вращающийся верх на башне развернут был так, чтобы ловить утренний бриз, и холщовые паруса надувались на медленно двигающихся крыльях.
Хотя Мэтью старался идти тихо, он знал, что его присутствие замечено. Преподобный глянул в его сторону и быстро отвернулся, не сказав ни слова. Уэйд сегодня утром совсем не был похож на недоступного священника церкви Троицы. Он был одет в серые панталоны с заплатами на коленях и вылинявшую коричневую рубашку с закатанными рукавами. На голове у него была бесформенная тряпка из некрашеной шерсти, повидавшая множество летних дождей и солнца. Одежда для рыбалки, подумал Мэтью. Рядом с Уэйдом стояла плетеная корзина для улова и подсачок.
Мэтью остановился, не доходя десяти ярдов. Уэйд сидел совершенно неподвижно, ожидая поклевки.
— Доброе утро, сэр, — сказал Мэтью.
— Доброе утро, Мэтью, — ответил преподобный голосом, в котором не было и намека на эмоцию. И даже не глянул в строну пришедшего.
Молчание затянулось. Дыхание ветерка шевелило речную гладь, изламывая отражение крыльев мельницы.
— Кажется, не везет мне сегодня, — сказал наконец Уэйд. — Две мелкие рыбешки, даже на сковородку не наберется. И так они сильно отбивались, что как-то неправильно показалось их вытаскивать на берег. Я хочу карпа поймать, которого тут видел, но он хитрый. Ты рыбу ловишь?
— Давно не ловил.
Когда-то Мэтью ловил рыбу, чтобы не сдохнуть с голоду — в трудные дни на улицах, до приюта.
— Но ты все же ловец?
Мэтью понял намек:
— Да, сэр, ловец.
— Ты очень умный человек, Мэтью. Эндрю мне говорил, что ты хотел быть юристом?
— Да, в какой-то момент больше всего на свете. Сейчас это вряд ли важно.
Уэйд кивнул, глядя на красный поплавок там, где леска уходила в воду.
— Он говорил, что у тебя очень сильное понятие справедливости. И это похвально. Ты мне казался юношей высоких душевных качеств, Мэтью, и потому мне непонятно, отчего ты решил опуститься до мерзкого дела шантажа. — Он обернулся — иссушенные глаза с красными веками, сон был явно далек от него в эту ночь. — Я ждал тебя, Мэтью, с тех самых пор, как Эндрю сказал мне. И подумать только, что в этом участвует Джон, который говорил, что любит Констанс и которого я уже считал своим сыном. Каково моему сердцу это вынести, Мэтью?
— А что, у вас и правда есть сердце?
Преподобный Уэйд не ответил, но снова отвернулся к реке.
— Я сказал Кипперингу неправду. Джон Файв ничего о девушке не знает. Он пришел ко мне за помощью, потому что Констанс решила, будто вы сходите с ума. Нельзя же каждую ночь уходить из дому и думать, что она не заинтересуется в конце концов, куда вы ходите? Я за вами проследил сам — до заведения Полли Блоссом. То, что я видел, можно было бы назвать жалостным зрелищем. А в последний раз, когда вы выходили — во вторник, — за вами проследила Констанс.
Лицо преподобного под бесформенной шапкой побледнело.
— Она видела, куда вы ходили. Она видела, как вышел Эндрю Кипперинг и с вами говорил. Нет, лица его она не видела, но я уверен, что это был он. Он и есть ваш посредник?
Ответа не было.
— Конечно, он. — Порыв ветерка прошумел мимо, Мэтью заговорил дальше: — Я полагаю, что деньги за содержание Грейс в этой комнате поступают от вас и идут через Кипперинга? И это только благодаря его хорошим отношениям с Полли Блоссом девушке позволили умереть у нее в доме? Да? Кроме того, я полагаю, мадам Блоссом первой сообразила, что одна из ее голубок — дочь проповедника из церкви Троицы? Это Грейс ей сама сказала, когда поняла, что умирает? — Он сделал паузу, давая Уэйду возможность ответить, но ответа не последовало. — Я думаю, вы смотрите на мадам Блоссом как на святую, потому что если уж кто кого и шантажировал бы, началось бы с нее. Какова же здесь ее награда? Место на небесах для женщины, которая боится ада?
Уэйд наклонил голову, будто в молитве, и сказал измученным заботой голосом:
— Мадам Блоссом — женщина деловая. Наше соглашение Эндрю составил как деловое. Это ей понятно.
— Ну, и мадам Блоссом считает отнюдь не вредным иметь на своей стороне священника. Если, например, какие-нибудь влиятельные члены церковного совета пожелают закрыть ее заведение.
— Наверняка. — Уэйд не поднимал головы. — Но у меня не было выбора, Мэтью. Горний путь — прямой путь — оказался слишком опасен. То, что я всегда проповедовал… то я не смог сделать, когда был призван. Мне придется с этим жить до конца дней моих, и не думай, что это будет просто.
— Но вы останетесь проповедником, — ответил Мэтью. — Ваша дочь умрет, не услышав прощения от своего отца.
— Прощения? — Уэйд глянул на него со смесью изумления и гнева, пронесшегося по лицу как грозовая туча. Отбросив прочь удилище, он встал, выпятив грудь в готовности бороться с миром. — Ты думаешь, это ей надо? Отнюдь, сэр! У нее нет ни стыда, ни сожаления за прожитую ею жизнь!
